Спятившая красавица
Шрифт:
– Не пей. – Скороходова отняла у него бокал и приблизила к нему свое симпатичное лицо. – Погляди на меня!
– Уйди, лукавая, – отмахнулся от нее Никита и внезапно замер.
– Ну, – требовала та, – внимательнее приглядись! Что ты видишь?!
– Ты не беременна от Долгова?! – предположил Румянцев, о чем-то смутно догадываясь. При этом он пожалел, что много выпил, на трезвую голову он сообразил бы гораздо быстрее, что же она от него хочет.
– Беременна от меня?! – очнулся Станислав Олегович.
– Он бредит. – Скороходова повернулась к нему и покрутила указательным пальцем у своего виска.
– Жаль, – вздохнул тот и потрогал свою челюсть, которой повезло, и она осталась на своем месте.
Никита опрокинул в себя очередную дозу спиртного и весело улыбнулся.
– Так тебя двое?! – радостно сообщил он, таращась на внезапно раздвоившуюся гостью.
– Молодец, Никитос, догадался почти сразу, – обрадовалась Скороходова.
– Левушкин, – Румянцев перевел взгляд на соседа по дивану, – ты который из трех?!
– Перебор, – поморщилась невеста, – до него ничего не дошло!
– М-да, – озадаченно произнес Долгов.
– Стас! – сразу же пристал к нему Румянцев. – Сядь посредине, а то я промажу.
– Прекрати безобразничать! – выкрикнула Белоснежка.
– У-у какая! – возмутился Румянцев. – Сама безо-браза… Сама такая! – И указал нетвердым жестом в сторону кабинета.
– Что у него там? – вздохнула Скороходова и пошла по указанному направлению. Кинув один-единственный взгляд на экран, она все поняла. – Пойдем отсюда, – сказала Долгову, – объяснять ему бесполезно. Он сейчас в таком состоянии…
– Я в сос-то-я-нии! – попытался подняться Никита.
– Значит так, Левушкин! – Скороходова обратилась к начальнику безопасности, оценив его трезвое поведение. – Покажешь Никитосу вот это. – Она положила на столик фотографию двух сестер-близнецов.
Никита стремительно, что от него совершенно не ожидали, схватил фото.
– У! – взвыл он. – Их снова две. Я пошел спать!
– Покажешь ему, когда проспится, – уточнила гостья и подхватила под руку приготовившегося к выходу Долгова.
– Так вас и в самом деле две?! – изумился Левушкин, забирая фотографию из рук Никиты.
– Ему нужно это как-то объяснить, – пожала плечами Марина. – Кстати, ему прислали мои фотографии. Мои, а не сестры.
– Понятно, – процедил тот, изумленно разглядывая гостью. – У той была родинка на щеке! А у вас нет! – обрадовался Левушкин.
– Соображаешь, – подмигнула ему Марина и пошла к двери следом за Долговым.
– И она никогда не звала его Никитосом! – продолжал мозговой штурм начальник безопасности.
– И это в точку. Пока, Никитос! – Марина закрыла за собой дверь.
– Наль-вай! За любовь! – прокричал из последних сил Румянцев, завалился на диван и уснул.
Эля уже не ждала ничего хорошего, но телефон все-таки включила. За все утро никто, кроме Маринки, так и не позвонил. Она-то разбудила сестру в половине шестого утра, сообщив, что решила все ее проблемы. Спросонья Элька ничего не поняла, но потом в ней зародилась надежда. К утреннему кофе она угасла. Никто не собирался ей названивать и требовать встреч. Но они все-таки состоялись.
Элька услышала шум на лестничной клетке и крики про Гальку-алкоголичку. Она вздохнула и отправилась спасать жертву, попавшуюся в руки бдительной соседки-пенсионерки. Жертвой оказалась Эллина Румянцева, беспомощно отбивавшаяся от назойливой старушки дорогущей дизайнерской сумкой.
– Как я благодарна тебе за помощь! – воскликнула та, оказавшись в тесном коридорчике Скороходовой. Как будто та спасла ее от маньяка-душителя. Хотя, если задуматься, старушенция была ничуть его не хуже. Коридор тут же заполнился изысканным ароматом и непривычным обилием дорогостоящих предметов туалета.
– Не за что, – пролепетала Элька, изумившаяся приходу Румянцевой-старшей настолько, что могла только лепетать. Правда, на старушку она все же накричала. Это получилось у нее как-то само собой. Сейчас же она стояла перед Эллиной и пыталась очухаться.
– Это твой дом?! – радостно поинтересовалась та, сунула Эльке в руки свою сумку и устремилась на кухню.
Эля поблагодарила небеса, которые надоумили ее вчера, несмотря на унылое состояние, помыть посуду и навести на кухне порядок.
– Блеск! – Эллина уселась за стол в углу и огляделась. – Всю жизнь мечтала посидеть на этом революционном месте!
– Революционном? – недоуменно спросила Эля, поставив чайник на конфорку.
– Конечно! – продолжала радоваться гостья. – В нашей стране именно на таких кухнях порой решается судьба страны!
– Что вы говорите? – искренне изумилась Эля. – Я думала, все решает правительство и олигархи.
– Эх, деточка, – вздохнула мать Никиты, – от нас, олигархов, уже ничегошеньки не зависит. Мы – самое угнетенное население этой страны! Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир олигархических рабов! – Она пропела это с чувством, как будто репетировала каждый день. – Когда ты вольешься в наши стройные ряды, все поймешь, – добавила Эллина.
– Я не вольюсь, – вздохнула Элька. – Мы с вашим сыном расстались.
– Глупости! – та поморщила ухоженное личико. – Куда он денется? Влюбится и женится!
– В том-то и дело, что не влюбился, – призналась Элька. – А я без любви не хочу!
– Да ты что?! – прослезилась Эллина, схватила салфетку и принялась хлюпать носом. – Когда-то и я такая была! Ни за что и никогда без любви! Ах, где мои восемнадцать лет?! Тебе-то сколько? – Она прекратила хлюпать и внимательно поглядела на будущую невестку. – Ладно, можешь не говорить. Если прекратишь рыдать, то сойдешь за восемнадцатилетнюю. От рыданий появляются ранние морщины.