Средина. Том 1
Шрифт:
— Это ведомо Богам, — незамедлительно отозвался Гансухэ-агы, и, не сводя взора с лица мальчика, малозаметно улыбнулся, растянув несколько опущенные уголки своих алых губ.
Мощный порыв ветра, будто прилетевший от возвышающегося недалече крутолобого ледника прибольно обдал колючими брызгами соли лица людей. И Яробор Живко болезненно искривившись, порывчато передернул плечами, стараясь стоячим воротом кафтана, который, похоже, не снимал и в жару, прикрыть оголенную шею, куда и слетела россыпь капель воды и соли.
— Боги… нет, — дыхнул юноша и качнул головой с тем смахивая с волос крупинки соли. — Боги тем не заняты. Думаю у них другие нужды и заботы. В общем, они быть может наблюдают за нашим Миром, но скажем так за отдельным человеком, родом, племенем, народом вряд ли. Иначе бы… Иначе бы они, несомненно, вмешались и навели порядок в наших жизнях, мыслях, действиях. Люди должны сами жить, ибо, коль подумать… ведь важна для человека может быть только сама жизнь. Днесь… ноне… теперь… не завтра, послезавтра, после смерти, а именно нынче… сейчас… Так как только в данный миг времени ты существующее, дышащее создание. Это смысл самой жизни, и очевидно является нашей сутью, все остальное не существенно.
Нежданно Яробор Живко надрывно сотрясся, тугая боль резкой волной прокатилась по его телу и эхом откликнулась внутри голова. Он смолк на полуслове и тяжело задышал, так как пред очами появилось огромное белое пятно, на доли секунд заполонившее все пространство вокруг и погрузившее его плоть в напряжение. Еще мгновение и мальчик надрывисто вздрогнул, резкой корчей свело пальцы на руках, ногах, а после судорога и вовсе болезненно скрутила позвонок и ребра так, что перестал поступать воздух внутрь легких и густой стон едва выпорхнул из побелевших губ. Юноша с трудом качнул головой, и немедля и все его тело от слабости в ногах мотнулось в сторону. Благо данное состояние столь же резко прошло, а Гансухэ-агы успел придержать его за руку. Слабость также скоро, как и корча, покинула плоть мальчика и когда пред очами рассеялось белая пежина и нарисовалось лицо хана, он надрывистым голосом, переходящим с низких на высокие полутона молвил:
— А чур тут поставить было бы замечательно. И оставить на нем надписи… рунические образы, называемые карунами. Простые и быть может понятные для тех, кто пройдет позже нас.
— Каруны? — повторил, вопрошая хан, беспокойно наблюдающий за изменяющимся лицом мальчика, у которого как он ведал… уже и не понятно откуда порой бывала такая слабость. — Это как рунические образы?
— Руны, — с расстановкой протянул юноша и выпластал руку из удерживающих ее цепких перст хана. Дуновение ветра тотчас пробежалось по фигурам обоих людей, единожды всколыхнув жесткие темные волосы на голове Гансухэ-агы так, вроде сие покачивались отростки трав… неспешно наклоняясь вправо… влево. — Это древнее руническое образное письмо, называемое карунами, — продолжил пояснять мальчик. — Знаковая символика, собранная из особых форм начертания, каковое сложилось в традициях лесиков и несет в себе основные образы летописи, обережной защиты и толкования нашей веры… Вот.
Юноша торопливо присел на корточки подле валуна, и, взяв с земли островерхий осколок камня, резко воткнул его в середину ровной поверхности и вельми мощно нажимая, начертал знак —, выведя центральную ось и отходящую от ее средины устремлено расходящиеся вниз две черты.
— Это руна Бога Першего, — отметил он, с еще большим нажимом стараясь начертать символ старшего Димурга. — Лесики считают, что эта руна связывает нас с силами, каковые ведут Мир к неустройству, непорядку, ибо и сам Перший есть Темный витязь, сражающийся с Небо и нарушающий установленные божественные рубежи. — Яробор Живко наконец дочертил руну и поднявшись с присядок бросил вниз камень, взволнованно договорив, — но сие все не правда. Оно как Перший я в том убежден, он, как и Небо, есть Творец, Создатель и не может он сражаться со своим братом, нарушать установленные законы.
И незамедлительно, точно в подтверждение тех слов внутри головы юноши прозвучали когда-то слышимая молвь, озвученная, несомненно, Першим: «… не будем подвергать опасности здоровье нашего милого Ярушки… або он нам очень дорог».
Дорог… дорог просквозило внутри плоти мальчика наполнив ее до краев теплотой и болезненной тоской к Господу, которого никогда не видел, но любовь к которому всегда жила в нем. «Потерпи. Я ведь подле… обок тебя… Всегда! всегда, мой любезный, бесценный, милый малецык… мой Крушец,» — нескончаемой любовью отозвался голос Господа Вежды.
Глава двадцать третья
Вежды медленно-вялой поступью, точно пробив зеркальную поверхность стены, вошел в залу маковки. Дотоль он в малой горнице беседовал с королевой марух о состоянии здоровья мальчика, каковое несмотря на излечение бесиц-трясавиц оставляло желать лучшего. Вежды и сам, находясь на связи с мальчиком, чрез беса ощущал его физическую слабость и нарастающее напряжение в Крушеце, несомненно, вызванное увеличивающимися всплесками видений… поколь приходящих бликами пятен. И был вельми напряжен, потому как Родитель до сих пор принимал доклады о состоянии мальчика и лучицы токмо от Трясцы-не-всипухи и Седми, осуществляя связь, как и понятно, с ними через контактную сетку. Самого Димурга Родитель лишь пару раз вызвал на контакт для общения. При этом ни слова не спросив о Крушеце и вельми придирчиво оглядев, предложил покинуть Млечный Путь. Покинуть, потому как чревоточина поколь не была исправлена и в саму Галактику никакое судно не могло проникнуть. Попасть в Млечный Путь можно было Богам в состоянии искры или подвластным Родителям существам, оные обладали на то не только малыми размерами, но и надобными способностями и ноне, кажется, заполонили и саму чревоточину, и всю Солнечную систему. Вежды, как можно догадаться, не согласился покинуть Млечный Путь, сославшись на собственную слабость, и вельми долго, и нудно (как умел делать только он), дискутировал с Родителем по несущественным пустякам так, что устав оттого занудного пыхтения последний резко отключился от толкования.
Днесь же войдя в большую четырехугольную залу с зеркальными стенами, Димург встревожено огляделся, ибо разговор его с королевой Стрел-Сорока-Ящерица-Морокунья-Благовидной был внезапно прерван прибытием Небо… Прибытием, каковое было в способностях Зиждителей, мгновенным перемещением в виде искры, прямо, как доложили Вежды, из Отческих недр. Свод в зале продолжал являть покатую дугу в середине и перемещал по своей поверхности, насыщенно блистающие оттенки зекрого цвета, начиная от желтоватого, включая серо-зеленые, бледно-зеленые, сизо-зеленые, болотные и даже сине-зеленый. Цвета насыщенно переливались, и двигались по своду в разных направлениях, и, отражаясь в самих стенах, полу создавали и вовсе бесконечное, многогранное колебание. На объемных облачных креслах посередь залы сидели Отец и Сын… Небо и Седми, пухлые сизые тучи нынче ползли не по своду, а по полу, укрывая его гладкую, черную поверхность, придавая ему еще больше мерцания, точно символизируя царящее меж Расами несогласие, выплескивающееся вибрированием золотого сияние на молочно-белой коже их лиц.
Старший Рас, также как и его сын, обряженный в серебристое долгополое сакхи, был в своем высоком венце, каковой в навершие изображал миниатюрную Солнечную систему. Узкий обод по коло украшали восемь восьмилучевых звезд. Из углов этих звезд вверх устремлялись закрученные по спирали тонкие дуги, созданные из золота и украшенные изображениями рыб всевозможных видов. Дуги сходились в навершие, испуская из себя яркий голубой свет, в каковом словно в Солнечной системе в центре светилась светозарная, красная звезда. Она рассылала окрест себя желтоватое марево, перемешивающееся с голубой пеленой, придавая местами и вовсе зеленые полутона в коем двигаясь по определенным орбитам, вращались восемь планет, третья из оных перемещала по своей глади зеленые и синие тени.
Небо был одноприроден со своим старшим братом Першим, не зря ведь являлся братом близнецом. И также как старший Димург был худ и высок, имел такой же формы лицо схожее с каплей, где самое широкое место приходилось на район скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке. Он разнился со старшим братом всего-навсе вьющимися (можно даже молвить плотными кучеряшками) золотыми волосами до плеч, бородой, усами покоящимися завитками на груди, небесно-голубыми сияющими очами, глубокими и наполненными светом, да молочно-белым цветом кожи. Однако и тут она также, как и у Першего, была озаряемой изнутри золотистым сиянием, присущим всем Зиждителям. Будучи тонкой и прозрачной, кожа живописала под собой явственно проступающие оранжевые паутинные кровеносные сосуды, ажурные нити кумачовых мышц и жилок.