Средина. Том 1
Шрифт:
Они шли вперед…
Спускаясь с покатых склонов кряжей, поросших высокими травами, кои полностью хоронили в своих массивах людей и животин, преодолевая усыпанные каменными породами узбои рек и обширные долины, пробиваясь в густых дебрях лесов.
Кыызы прирожденные скотоводы не только везли на коротконогих и мохноногих конях весь свой не хитрый скраб, детей, жен и стариков, но и вели довольно-таки значительные стада скотины (преимущественно баранов, как особо не прихотливых животных), бывших пропитанием для многочисленных людей. Право молвить идущим людям во всем сопутствовала удача, за что влекосилы возносили хваления Богам, на равных Першему и Небо, а кыызы благодарили своих многочисленных духов, украшая ветви лиственницы, шаманского дерева, тонкими белыми, тряпичными лентами.
Тамир-агы слыл не просто шаманом. Он получил высший сан посвящения в шаманство, и, ведая истину своей веры, мог не только свободно общаться с духами Предков, но и путешествовать меж миром живых и мертвых. Обладая всей надобной символикой шамана, а именно плащом и железной короной увенчанной оленьими рогами. Посему в его власти находилось исцелять тела и души, посвящать в шаманство иных, проводить положенные обряды. Словом Тамир-агы оказался весьма полезен для марух, в отношении выполнения замыслов Богов, ибо они с легкостью (оная никак не отражалась на драгоценном мальчике и лучице) сбрасывали на шамана то или иное повеление, отводя, таким образом, влекосил и кыызов от природных напастей, направляя по более удобному пути следования, предупреждая об опасностях.
Не только на Тамир-агы, Волега Колояра, Айсулу, но и на других людей, кто, так или иначе, соприкасался с Яробором Живко, марухи установили лебединых дев или бесов, на кого как. Чрез этих удивительных созданий марухи и осуществляли обобщенно управление влекосилами и кыызами. Окруженный мощной стеной внимания людей… иных… не тех, с каковыми он дотоль жил, юноша за время месячного перехода чрез горы успокоился, и впервые томление Крушеца несколько улеглось. Может оттого, что он нес в себе слова поддержки Вежды, почасту повторяя их для Яробора, а может поелику имя его Отца Господа Першего перестало употребляться, как ассоциация со всем темным, злым, дурным, чего верно и добивался Крушец.
Теплота отношений меж Айсулу и юношей нарастала. И тому причиной в первый черед стала сама девушка, которая все, что имела в своем естестве, и допрежь того даровала сродникам, теперь переместила на Ярушку. Айсулу не только трепетно за ним ухаживала на стоянках, принося воды, стирая вещи, накладывая в тарели лучшие куски мяса, но и не раз тулилась к нему. Прижимаясь своей молодой, горяче-вздрагивающей плотью к его, целуя пальцы, голубя долгие, вьющиеся кудри…Словом юница любила Яробора Живко со всей пламенностью и присущей первой любви страстностью, когда даже легкий стон вызывает испуг потери возлюбленного.
Однако несколько растерянно принимал ту пылкую любовь сам юноша. Так как впервые встретившийся с человеческой любовью, перемешивающей в себе мощное чувственное и физическое влечение, Крушец был озадачен и данное беспокойство выбрасывал на собственную плоть. Потому всяк раз когда Айсулу проявляла свои не прикрытые чувства, Яробор Живко становился неуверенным в себе…словно брошенным, аль обездоленным. Его и дотоль зримая мягкость, не присущая не только лесикам, но и даже более чувственным влекосилам, делала парня физически хрупким. И посему он чаще простывал, уставал, слабел. И это его состояние быстрой утомляемости, хрупкости видели кругом обитающие него люди, каковые послушно, и оно понятно, без каких-либо возражений исполняли веления Богов… Предполагая, что сие их желания, мысли, и с тем окружали положенным теплом, заботой мгновенно ставшего, для многих из них, бесценного юношу. Определенно, даже лесики, кои были физически близки мальчику, никогда не дарили ему столько внимания и любви, сколько ноне проявляли идущие обок с ним люди.
Сие марухи воздействуя на тех, кого надо, держали влекосил да кыызов в подчинении своим замыслам, единожды исполняя указания Господа Вежды. И происходило так, ибо Вежды помнил предупреждение Родителя, что коли Яробор Живко погибнет, Димургов, как нарушивших Закон Бытия более двух раз, не допустят на Коло Жизни… Не допустят, а это значит, не дадут возможность Крушецу выбрать их печищу и вступить в нее на праве сына… Вежды, будучи взрослым Богом, не страшился гнева Родителя, не боялся он и заточения в Отческих недрах в Созвездие Медунки, где порой бывал, вследствие своей дурной привычки почасту дискутировать с Родителем… Однако, он боялся лишить права Крушеца сделать выбор на Коло Жизни, промеж того продолжая скрывать истинность своего поведения… И стараясь найти, непременно, найти выход из создавшейся ситуации. Абы спасти, уберечь от гибели того, с кем был так мощно связан… связан сам, его Отец и иные Димурги, иные Зиждители. Потому ноне, поколь Вежды не находил, тот самый, выход, Яробора Живко берегли…
Особой заботой мальчика окружали марухи, еще и потому, как сами создания печищи Димургов, питали трепетные чувства к лучице своего Господа Першего… И с тем Блага спускала на Айсулу, Волега Колояра и Тамир-агы, к которым подключила бесов повышенный трепет. И теперь в сторону юноши не только ложка, но даже и гневливая мысль, не смела направиться. Как и в случае с лесиками, так нынче с кыызами и влекосилами, люди оставались всего-навсе винтиками в мощном механизме замыслов Богов направленном на становление юного божества Крушеца. И ежели в них нуждались, ими разумно управляли, поддерживали, а их поступками руководили… Хотя с тем, можно предположить, что у человека все же оставалась возможность разрушить замыслы Зиждителей, как когда-то содеяла шаманка Уокэнда, чуть было не сгубившая Крушеца и встретившая свою смерть под ногой тролля Амате, в зале батуры Атефов.
Глава двадцать вторая
Мощная межгорная впадина, будто замкнутая со всех сторон горными кряжами, хоронила внутри себя семь достаточно крупных озер, чьи приподнятые берега походили на покатые насыпи, и большая часть этих пространств была занята удивительными для данных мест бело-желтыми песками. Малое количество рек, стекающих с гор, частью теряя свои воды по длине лощины, впадали в сеть озер, точно связывающихся меж собой более мелкими ериками с сильно разветвленными заболоченными узбоями. Необыкновенно красивая долина казалась не только широкой, она, кажется, не имела границ, лишь зримо соприкасающиеся с небесами приподнятые края земли указывали на ее рубежи. Скалистые горы сменялись здесь покатыми возвышенностями, поросшими луговыми травами али высокими грядами, сверху увенчанных снежно-ледяными макушками, укрытых плотным строем деревов: лиственницы, кедра, ели, сосны.
В этой низине кыызам и влекосилам пришлось задержаться, потому как всем интересующийся и вельми любознательный Яробор Живко, давеча изучающий русло горной реки, неудачно соскользнул с влажного камня и упал в воду. Захваченный кипучим течением реки, коя как дотоль перекатывала каменья, протащила юношу далеко от места падения. Когда на зов Айсулу, теперь бессменного охранника Яробора Живко, примчались Волег Колояр и Гансухэ-агы и помогли ему выбраться на берег, оказалось, что падение в воду и, удары о ее выстланное огромными валунами дно, не прошло бесследно. И у мальчика была разбита не только голова, но и сломаны несколько ребер… И хотя Яробор Живко бодрился, не желая, абы из-за него менялись замыслы старших, и, несмотря на то, что поколь проделывал путь только верхом на лошади, дальше он ехать не смог.
Потому к вечеру, когда спустились с высокогорья в ту самую обширную долину и расположились подле небольшого, соленого озера с дюже прозрачной водой, решили остановиться там на дольше. Само озеро поместилось в небольшом углубление в непосредственной близи от высоченного хребта обряженного снегами. По брегам того озера с одного окоема росли лиственные леса, а две мощные реки питающие его спускаясь с ледника несли прозрачно-пенные, пресные воды.
Яробора Живко на руках Волег Колояр отнес в юрту, каковую разбили за месяц странствия впервые, понимая, что в связи с произошедшим, остановка в этой долине может затянуться. Когда юношу раздели и Тамир-агы его осмотрел, первый чувствовал себя весьма плохо. Легкий озноб бил тело мальчика и острой болью отзывалась разбитая голова и поломанные ребра. Обрядившись в свой долгий плащ, представляющий из себя ничто иное, как шкуру медведя, водрузив на голову корону с оленьими рогами, Тамир-агы развел в юрте костер. Не долго бил шаман в свои три бубна: малый, чуть больший и здоровущий (символ высокого его сана), а после, напоив слабеющего мальчика настойкой, которую он изготовил по указу беса, покинул юрту, сомкнув полог и запретив кому бы то ни было туда входить… Чтобы духи Предков могли излечить лежащего в чаде дыма Яробор Живко.