Средина. Том 1
Шрифт:
— Сейчас господин лишиться чувств, — наконец, констатировала итак очевидное Трясца-не-всипуха.
Незамедлительно гневливо дыхнул Седми и мощно стукнул кулаком по перьевистой облокотнице, отчего она неожиданно изменила не только свою форму (обретя вместо пологой слоистости, множественную дырявчитость, словно изъеденную червями), но и окрасилась в алые полутона, слегка при том задымившись… Задымившись неплотной такой голубо-серебристой морокой, закрутившейся по спирали.
— Да, что ж за тупое создание, — дополнил Рас свое досадливое предыхание. — Итак, понятно, что Ярушке плохо… Почему? С чего так резко и как помочь?
— Ах, Зиждитель Седми и чего вы так сердитесь, — взволнованно затарахтела Трясца-не-всипуха, немедля
— Нет!.. Нет, не пойду, — едва слышно пролепетал слабеющим голосом Яробор Живко и ухватился за ткань сакхи Вежды обеими руками. — Вы меня… меня…
— Нет, бесценность не тревожься. На Землю не отправлю, буду подле, — беспокойно повторил Димург, и так как бесица-трясавица торопко подалась назад, тем движением предлагая поторопиться, бережно поднял с колен мальчика и прижал к себе.
Господь все также медлительно спустил ноги с лежака, каковой в мгновение ока прилег к черной глади пола, и поднялся. Явственно усталой, покачивающейся походкой, трепетно прижимая к себе слабеющего Яробора Живко, Димург двинулся к зеркальной стене, на ходу бросив своему творению:
— Трясца-не-всипуха жду тебя в комле… Принеси все, что надобно.
Бесица-трясавица стремительно взметнув руками, развернулась в сторону уходящего Вежды, и было даже отворила рот, чтоб чегой-то молвить противное. Но миг погодя, поднявшийся вслед за братом Седми, обдал ее таковым негодующим взглядом, что она, не мешкая сорвалась с места, и, обогнув идущего Вежды, первая сокрылась в трепещущей зеркальной стене, страшась даже на самую малость остаться обок Раса.
Яробор Живко во время перемещения из залы в комлю все же потерял сознание. Вмале он обнаружил себя в какой-то странной комнате. Сквозь туман устилающий глаза, узрев серебристо-синий приглушенный свет стен, а после ощутил бережную заботу рук бесиц-трясавиц придерживающих голову и вливающих в его рот сладковато-терпкую настойку. Легохонько затрепетавшие от слабости веки все же явили ему в исчезающей пелене черты лиц Вежды и Седми, и, успокоившись, мальчик сомкнул очи да погрузился в сон.
Глава двадцать девятая
Высокая скалистая гора, с резко скошенными остовами склонов, возвышалась прямо по правую сторону. Красно-бурое ее покрытие множественно испещренное (точно исколотое тупым предметом или вспять чудно исчирканное острым наконечником копья) топорщило ввысь сколотые каменные части тел, казало огромные выбоины, ямы, прорехи и углубления. Броско выпячивала отдельные изгрызанные вспученностями бугры, одиночные, мощные валуны аль каменья. Чудилось все полотно буро-красного сплошного скалистого склона, где не было ни то, чтобы кустика, деревца, но даже отростка, даже иного цветового пятнышка, кучно искромсали острыми зубьями мощные существа.
Слева стремнистая, особняком подымающаяся отвесно вверх сопка, нежданно обрывалась, имея вроде срыву снятую вершину. Одначе не сама стена взлобка, не ее макушка не имели какой-либо гладкости, столь часто зримой Яробором Живко в Алатырских горах. Подле пологого обрыва, что представляла собой источенная полосами одна из ее стен, располагалась обширная выемка, в которой словно стлался белесо-прозрачный туман, или может это оттенялось само навершие горы, легохонько загораживая подымающееся солнце. Светило еще поколь не показалось из-за вершины, впрочем, раскрасило буро-синее небо справа в изогнутые белые полосы испарений, слева озарив раскинувшуюся на много вдаль гористую долину, в ярчайшие, бело-ало-фиолетовые цвета. Каковые по мере приближения к поверхности почвы плотно укрывали в густо-белое полыхание весь ее видимый окоем.
Там же в небесах… здесь на четвертой планете, которую люди называли по разному: Красный Гор, Куджа, Мангал, Лахитанга, Нергал, Веретрагной, Вархран, Бахрам, Арес, Марс, а лесики и влекосилы в основном Яр и Орей… Так вот здесь небосвод ночью, будучи буро-синим, прочертил в себе всполохи света. Придав той рябью цветовых тонов, себе почитай фиолетовый отлив, по мере удаления от бурости переходящий в блеклую-алость золотых полутонов.
— Как красиво, как могутно, — задохнулся тем любованием юноша.
Он порывчато вздел вверх руку и провел вздрагивающими от волнения перстами по глади стекла, отделяющего его оттого запредельного мира четвертой планеты.
— Также величественно, как и на Земле, — нескончаемо торжественно дополнил Яробор Живко, все еще голубя стекло. — Как я люблю горы, Вежды, как люблю. Их нескончаемая сила, мощь, словно могущественного великана не может не потрясать, она не может не восхищать и пленять… Пленять своими кряжистыми склонами и покрытыми льдами вершинами, каковые вроде как поддерживают сам небосвод. Стремительность горных рек завораживает вольной кипучестью вод, а глади озер невозмутимой степенностью. Там в горах воздух насыщен не только смолистостью хвойных деревьев, но и ядреной зеленью колыхающихся трав, сладковатостью малых пушистых цветов, прижавших свои головки к камушкам и холодной задумчивостью родников. — Мальчик глубоко вздохнул и также рокотливо выдохнул, будто днесь оказался в описываемом им краю. — А здесь… Здесь вроде бы одни каменные глыбы, однако, такие цвета, такое движение света, что можно захлебнуться этими нескончаемыми переливами.
Юноша шагнул как можно ближе к стеклу и прижался лбом к той поверхности, ощутив слегка тепловатое, вибрирующее его состояние.
— Нет, тут не одни камни, — отозвался Вежды.
Он восседал на мощном деревянном троне, с покатыми локотниками и со слегка пологой спинкой, сверху укрытой ворсистой синей материей. Деревянные облокотницы того трона завершались серебряными головами медведей с разинутыми широкими пастями в которых переливались точеные алмазные зубы и клыки, лоптасто — красными смотрелись языки. Низкими вычурно завитыми по спирали, прикрытые долгой волокнистой бахромой пущенной по краю, были ножки трона. Сидалище Вежды поместилось супротив окна, почитай обок ложа Яробора Живко, стоящего посередь комнаты, весьма широкого, без спинки и ножек, с исчерна-синего цвета поверхностью да разбросанными по нему ворохом подушек. Та самая комната… комля, в которой когда-то пребывала Есислава, теперь досталась Ярушке. И это было помещение в каковом стены, имеющие треугольную форму сходились в одной вершине. Самих стен было пять, пятиугольным смотрелось и основание пола, потому форма комли соответствовала образу пятиугольной пирамиды. Гладь стен поражала своим серебристо-синим, неясно-тусклым цветом и на них висели, зацепившись концами, кучные лоскутки дымчатых испарений прозрачно-голубого цвета, иноредь вздрагивающие, будто чем напуганные. Серебристо-синим, самую толику прогибающемся под стопами, оказался пол в комле, а войти в нее можно было через зацепившийся за один их угловых проемов стен долго-вытянутый клок синего облака.
Пробудившись в комле, юноша был потрясен ее видом и какой-то царящей внутри тревогой, а может данное волнение просто правило в самой человеческой плоти. Ибо стоило Яробору Живко подняться с ложа и оглядеться, как Крушец выбросил столп сияния из его головы, и с тем мгновенно окрасил подносовую ямку густой россыпью крови выкатившейся из обеих ноздрей.
Седми был против того, чтобы Вежды сказывал настойчиво допытывающемуся мальчику, где они находятся, страшась гнева Родителя. Однако Димург, всегда умеющий успокаивать и уговаривать младших (и не только особо близкого ему Седми) смог убедить последнего в обратном… убедить и умиротворить.