Средина. Том 1
Шрифт:
— Недопустимо, — мягкими переливами бархатистого баритона, голос Вежды вползал в Седми, лаская его белую кожу и пшеничные волоски. — Что Ярушка о себе такого низкого мнения… Что смеет такое говорить про себя, словно уничижая этими словами самого Крушеца… самого нашего Отца. Не зачем было и вовсе в этой жизни ставить такие жесткие рамки меж нами и нашим малецыком. Крушец такая бесценность, такой способный, уникальный. Он бы итак научился управлять плотью, наполнил бы ее чувственностью, эмоциями. Не припомню, чтобы кого Родитель держал в таком напряжении. Каждый из братьев, будучи лучицей, ощущал собственную значимость, собственную божественность… И для чего стало необходимым подвергать, нашу драгость, таким волнениям мне не понятно.
Очевидно, Вежды во многом был не прав, сказывая при Седми таким образом, и эту не праведность он лично ощущал. Однозначно, коли б он передал в свое время тоску Крушеца по Першему, и его просьбы, Родителю, Тот все изменил бы в отношении лучицы… Одначе сейчас Вежды стало выгодно говорить именно так с Седми, чтобы была вероятность успокоить и убедить младшего брата, подчинить его поступки себе. Димург этим занимался уже не впервой, и не всегда (как в данный момент) сие направлялось против Раса. Чаще данное подчинение Седми старшему брату, носило для него благость и не раз отводило его от ошибки, не правильного действа, а возможно и от самой гибели, как таковой.
— Просто за Крушеца никогда не велось полноценного соперничества, — хоть как-то противоречил Седми, Димургу, впрочем зная наверняка, что вскоре он ему уступит…уступит как всегда. — И когда велось соперничество за братьев, Боги старались собственной заботой противопоставить себя иным печищам. Днесь…
— Днесь, наш милый малецык, подле. Так неужели мы с тобой его не поддержим, не окружим заботой, лишний раз не поцелуем, — перебивая на полуслове брата, отзывался Вежды и голос его легохонько звенел, точно вторя волнению и трепещущим облакам в своде залы.
Потому как вскоре Рас уступил, Вежды и отворил одну из створок, прикрывающих с внешней стороны стену комли, и показал любознательному мальчику четвертую планету Солнечной системы, где тысячелетия назад была разбита маковка Димургов.
— Здесь на этой планете песок, пыль и не плохой верхний слой почвы. Мощные каньоны, — продолжил пояснять Господь юноше, ласково поглядывая на него сверху. — Узбои рек по которым когда-то текла вода, потухшие вулканы, пустыни, низменности, возвышенности и горные кряжи, покрытые ледниками. Еще до появления необходимых условий жизнедеятельности на Земле, четвертая планета имела благоприятные предпосылки для существования на ней жизни. Ибо двигающий недалеко от нее газовый гигант, пятая планета, каковую люди называют Мулу-баббар, Суй-Син, Земля Перуна, Земля Зевса, Юпитер, был достаточно мощным и обогревал четвертую планету. Пятая планета является самой большой в Солнечной системе и обладает собственным источником тепла, который излучает его, в количественном отношении, во много раз больше чем получает от Солнца. По составу пятая планета схожа с Солнцем, посему глядя на нее, ты увидишь лишь непрерывное кипение газового океана. Однако произошедший сбой, скачкообразно снизил излучение тепла и четвертая планета вельми при этом пострадала. У нее пропала атмосфера, изменился климат и температурный режим. И тогда Земля приняла на себя роль главенствующей планеты в системе, так как находилась ближе к Солнцу, и достаточно далеко от Мулу-баббар…
Протянул величание пятой планеты Вежды. Разговаривая с мальчиком, он всегда мешал названия планет Солнечной системы, четко называя только саму Землю и Солнце. Понеже переданная ему дотоль информация от королевы марух, как — то сумбурно путалась в его естестве, вероятно, плохо отложившись.
— Мы почасту создаем двухпланетные системы, — дополнил Господь пару минут спустя, прерывая молчание. — Потому что эта самая идеальная форма развития жизни. В процессе формирования системы почасту бывают значительные сдвиги в ее внешнем строении, и посему при любом изменении одна из планет… третья или четвертая приобретет, необходимые параметры и станет пригодной для обитания на ней живых существ.
— Словно репа, — произнес чуть слышно Яробор Живко не столько желая перебить Бога, сколько не в состоянии смолчать.
— Что ты сказал, мой милый? — мягко вопросил Вежды и легохонько дыхнув, прикрыл от утомления очи… теперь он уставал даже от простого разговора.
Несмотря на то, что видений за прошедшие три дня, каковые юноша провел на маковке, у него не проходило, Вежды стал чувствовать себя еще хуже. И сияние, положенное всем Зиждителям, теперь даже пежинами редко посещало его кожу. Словно с каждым диспутом с Седми или Трясцей-не-всипухой на коже Димурга потухали и вже навсегда те золотые пятна. Вежды знал, ухудшение его состояния связано с тем, что все дотоль им схованое начинало, скажем так, давить на него. Ему нужно было, как можно скорей, выплеснуть свою тайну на кого-то… Кого-то, кто мог это принять и перенести. К таким кто мог перенести относились, конечно, старшие Боги: Перший, Небо, Асил, Дивный. К ним относился Родитель, и как это не прозвучит удивительно, тройка сестер демониц: Кали-Даруга, Калюка-Пурана и Калика-Шатина. Все три демоницы, и не только Кали-Даруга, будучи Творением Першего, оставались очень близки к Димургам. И, несомненно, с особым трепетом относились к Вежды… Вежды первой лучице, первому сыну.
Вежды это знал, и всегда с радостью гостил на Пеколе, посещая там терем не только Кали-Даруги, но и терема ее младших сестер. Любая тревога, боль могла быть выплеснута им на одну из трех демониц. И была бы ими принята, перенесена…
Впрочем, сейчас все схованое… то, что так давило и лишало сил, должно будет в ближайшее время выплеснуто на Родителя. Димургу очень хотелось, многое из схованого утаить от Родителя, не ради себя, а ради Седми, Крушеца, Кукера.
Одначе Вежды понимал, что в ближайшее время ему не придется увидеть кого из демониц, абы по прилету Небо его воочью переправят только в Отческие недра, вряд ли в Северный Венец. А все потому как день назад по земным меркам, анчутки, приглядывающие за маковкой, доложили ему, что чревоточина починена, и птицы гамаюны платиновой рати, полностью покинув ее помещения, унеслись в Отческие недра. После отбытия гамаюнов, на маковку вернулись Отекная, Огнеястра и Костоломка досель обитающие в соседней системе Горлян, на планете Синелька в капище, как оказалось вельми наскучавшиеся по своим сродницам.
За эти дни, что Яробор Живко находился подле Богов, он стал выглядеть многажды лучше, точно оправившись от переживаний. Во-первых у него не появлялись видения, во-вторых успокоился, судя по всему, Крушец, а в-третьих за самим мальчиком трепетно ухаживали. Его кормили, поили, умывали, одевали (и это делали в равные промежутки времени, абы как говорили бесицы-трясавицы, не сбить земной режим), что в свой черед повлияло на самого Яробора и он стал ощущать свою надобность Богам… надобность и как итог значимость.
— Я сказал, вы Боги выращиваете системы, точно люди вспахивая и засеивая землю… Вы же засеиваете планеты живыми существами, — ответил Ярушка на спрос Вежды и улыбнулся, ощущая родственность не с человечеством, а именно с Зиждителями… чувства которые у него появились непосредственно на маковке и были, очевидно, на него спущены лучицей.
Прозрачно-голубого цвета клоки облаков, зацепившиеся долгими полотнищами за стены, колыхаясь в своде комли или подле самого пола, словно подыгрывали словам мальчика. Нежданно за стеклом, прямо позадь изгибистой макушки горы, где небо в лучах подымающегося солнца запыхало желто-красными полосами, ярко моргнула мгновенно выступившая и тотчас потухшая чревоточина. Здесь с четвертой планеты и вовсе насыщенно горящая. И немедля юношу словно наотмашь шлепнули в лоб, резкая боль пронзила его голову, войдя через макушку и выскочив из пяток.
— А!.. — громко вскрикнул Яробор Живко, и, отшатнувшись от стекла, надрывисто закачался. — Что? Что это? — побелевшими губами продышал он.
Вежды не просто торопливо отворил очи, он спешно вскочил на ноги, узрев мощное сияние, выбивающееся из головы и плоти мальчика и расходящееся во все стороны. Бог в доли секунд преодолел расстояние до него, и, подхватив Ярушку, трепетно прижал к груди, и единожды приложился губами к его лбу… ведая, что коль своей любовью не снимет тревогу с Крушеца и сам вряд ли устоит на ногах. Тугим комком кровь выплеснулась из носа юноши, и это томление точно закипело не только во рту, но, похоже, и на самих губах.