Средина. Том 1
Шрифт:
— Плакала, — повторил вслед за Кали-Даругой юноша, и, выскользнув из объятий, всмотрелся в ее лицо, на коем попеременно блистала, словно вибрировала голубоватая кожа, временами становясь насыщенного цвета. — Не знал, — заметил мальчик, — а ты откуда знаешь Кали?
— Я много, что знаю… много, — уклончиво ответила демоница и провела пальчиками по его очам, носу и губам. — Конечно такой красивый господин. Такие приветные черты лица, полные губы, глаза наполненные мудростью. Как можно не любить само божество. А Айсулу весьма хорошая, светлая девочка, мне она понравилась.
— Понравилась, —
Яроборка резко смолк, и надрывно выдохнув, низко склонил голову, верно, правы оказались бесицы-трясавицы, сказывая, что он болен или вельми измучен Крушецом, досель жаждущим увидеть своего Отца. Кали-Даруга в этот раз не стала обнимать поникшего юношу, а вспять резво вскочила с ложа, отступив от него и склонив голову. Понеже медленной, бесшумной поступью к ложу подходил Перший. Бог, уже давно вошедший в комлю и недвижно замерший подле синего полотнища облака, слушал разговор демоницы и мальчика, неспешно прощупывая его. И тронулся с места только тогда, когда понял, что Кали-Даруги не удастся отвлечь Яробора Живко от тягостных мыслей.
Приблизившись к ложу, Господь нежно огладил, ноне не прикрытую венцом, голову демоницы и благодушно воззрился на ссутулившегося, тягостно о чем-то думающего мальчика. Еще чуть-чуть он медлил, а посем обхватив обеими руками юношу за тело, неспешно поднял с ложа, и, сдержав его напротив своего лица, ласково улыбнувшись, произнес:
— Здравствуй моя бесценность, мой Ярушка.
— Перший, — едва шевельнув губами, прошептал Яробор Живко, однако, весьма радостно просияли его лучистые глаза, и еще ярче вспыхнуло коло описанное округ головы.
Бог немедля поднес юношу к груди, и крепко прижав к ней, принялся полюбовно оглаживать его спину. За это время, что мальчик спал на маковке, Перший почасту бывал подле него. Он нежно голубил хохол на его голове, целовал сомкнутые очи, виски и лоб и ласково разговаривал с Крушецом, стараясь его приободрить… успокоить. Вне сомнений именно поэтому днесь сияние, выбивающееся из мальчика, не смотрелось столь ярым, не пульсировало, словно жаждая вырваться и не приносило каких — либо особых физических недомоганий.
— Что, моя милая живица, все готово? — вопросил Господь у стоящей обок него рани.
Та
— Господин угнетен, — отозвалась Кали-Даруга, сказывая это не слышимо для мальчика, при сем, почти не шевеля губами. — Он лишен бодрости и обеспокоен сном, это пред обрядом необходимо снять.
— Я все сделаю, — проронил старший Димург, также почитай не шевеля губами, да развернувшись, направился вон из комли. Вместе с тем бросив в сторону демоницы, — когда он успокоится и выговорится, я тебя позову живица, абы ты проверила его состояние.
— Быть может, стоит отложить обряд Господь Перший, — сейчас рани сказала многажды громче и однозначно вслух, с тем повернувшись и уставившись вслед уходящего Зиждителя, воочию страшась за удел лучицы.
— Думаю, этого не одобрит Родитель… Он итак вельми долго ожидал от Вежды осмотра. После также долго ожидал, когда мы разыщем Отекную, починим чревоточину… И мне, кажется, более не станет сего терпеть. И тогда мне придется покинуть Млечный Путь, чего я ноне не хочу, да и не могу сделать, — предлинно отозвался старший Димург, и нынче его речь явственно прозвучала воспринимаемыми для слуха мальчика щелчками, быстрым треском, скрипом и стонущими звуками, и это словно единождым мотивом.
Бог, не останавливаясь возле стены, сразу вошел в синее полотнища облака, точно тукнувшись головой и телом об его угол… и пропал. Обаче всего-навсе затем, чтобы малое время спустя уже вступить в залу маковки, где ноне в креслах сидели не только Небо, но и Седми, и Вежды. Старший сын Першего ноне выглядел многажды лучше, очевидно так на него повлияло то, что он смог все схованое выплеснуть на Кали-Даругу и побыть в дольней комнате, потому кожа его сызнова покрылась пежинами золотого сияния.
— Ты зря пришел Вежды, и ты, Седми, тоже, — нескрываемо недовольно метнул в сторону сынов старший Димург и медленно опустился на облачное кресло, вновь приподняв ноги, образовывая под ними лежак. — Разве я вам это позволял. Намедни, что сказал?.. Находиться в дольней комнате… Тем паче живица, вас осмотрев, прописала постоянное там поколь нахождение. Мне совсем не по нраву твое Вежды своевольство, которое подталкивает и малецыка Седми к самоволию и неподчинению, весьма плохой пример для младших членов.
Лица обоих младших Богов зримо дрогнули. Вероятно, итак достаточно начудив, и Седми, и Вежды нынче ощущали вину пред Родителем и Першим. Восседая, обок друг друга, они торопко переглянулись и Вежды, как старший и жаждущий уберечь младшего от недовольства, подавшись вперед с ослона кресла, об оное дотоль опирался, затрепетавшим голосом молвил:
— Нет! нет, Отец, никакого своевольства, тем более со стороны малецыка Седми. Вмале уйдем и я, и малецык. Побудем только с Ярушкой, ибо тревожимся, да и возможно вскорости отбудем… Так как Кали сказала, дацан Седми уже в чревоточине, и бесценный малецык направится в Северный Венец на Пекол, а меня ждет в Отческих недрах Родитель… Да и потом, мы заходили на маковку, абы потолковать с Трясцей-не-всипухой и Кукером. Милый мальчик все также огорчен, даже не знаю, что еще сделать, чтобы его приободрить.