Среднерусские истории

Андреев Алексей Валерьевич

– Да, мы девушки строгие, – хрипло протянула одна. – Правда, Кристин?

– А еще красивые и гордые, – также растягивая слова, произнесла другая.

– Ну кто бы спорил! – воскликнул Максим. – А, Вась?

Васька опять что-то буркнул, на этот раз, похоже, любезное, и завел двигатель.

Женька нащупал спинку, сиденье, чью-то теплую мягкую ногу и стал залезать.

– Не, ну лапать-то сразу зачем? – Судя по голосу, нога был Кристинина. – Хоть бы про любовь сначала чего почитал – красивое.

– Да, Жек, ты это кончай. Мы это и сами умеем. – Максим хлопнул за Женькой дверцей и стал устраиваться впереди.

– Про любовь красиво? – спросила Элеонора.

– Нет, другое! – гоготнул Максим. – Жека, деньги не забыл?

Сидя солдатиком, чтобы как можно меньше соприкасаться с соседкой, Женька протянул вперед аккуратно сложенные вдвое бумажки.

– Все, вперед, затаримся в дачном.

Пока ехали, говорил чаще один Максим. Девицы иногда ему что-нибудь с прямолинейным кокетством

отвечали, а больше о чем-то шушукались между собой и хихикали. Несколько раз Женьку бросало при правых поворотах на Кристину, и он тут же резко отшатывался, а вот при левых поворотах она так плотно наваливалась на него жарким боком и не торопилась вернуться обратно, что Женьку прошибал пот. Видимо, заметил это и Васька, во всяком случае, к концу поездки машину он стал вести дерганее, газовать и тормозить резче, а вот в повороты входить аккуратнее.

– Ну, девушки, чего хотите? Заказывайте! Элеонора? – когда остановились, спросил Максим.

– Хочу шампанского, – томно отозвалась та.

– Шампанское пьют аристократы и дегенераты, – быстро был процитирован популярный фильм. – А мы с Васей люди военные, так что – пиво, водку, портвейн?

– Ну тогда чего-нибудь сладенького, – пожелала Элеонора, а подруга ее спросила:

– Там коктейли какие-нибудь есть?

– Если сладкое, то лучше портвейн, – решил Максим и добавил, вылезая: – Ох, Вася, как мы в самоволке однажды портвейном напились и пошли в соседнюю хозроту чурок мочить… Пошли, расскажу, тебе пригодится…

Когда они ушли, девицы вновь принялись шептаться и хихикать. И Женьке показалось, что шепчутся на этот раз о нем. Но расслышать ничего не удавалось. Только долетело Кристинино: «А я один раз с безногим… такие руки, ух…» – И дальше опять неразборчиво.

– Женя, тут подруга интересуется: а как у вас, у поэтов, с этим вообще получается? – со сдавленным смешком вдруг поинтересовалась Элеонора. – Как у всех или по-другому?

– С чем? – не понял Женька.

– Да, Кристин, а с чем – с этим? Мальчик не понял. Надо объяснить.

– Ну с этим? – Кристина внезапно положила руку ему на пах и мягко погладила. – А?

Женька замер. Зато в паху отозвалось сразу.

– Смотри-ка, нормально. – Кристина повернулась к подруге и убрала руку. – Все на месте.

И обе заржали, колыхнув машину.

– Девочки, чего смеемся? – зашуршал-зазвенел у машины Максим. – Жека не приставал?

– Нет, он был паинькой, – откликнулась Элеонора, а подруга добавила:

– Ага, почти. Хотя про любовь так и не почитал.

– Ничего, еще почитает. Да, Жек?

Женька не успел ничего ответить, потому что Васька вдруг рванул с места так, что девицы взвизгнули, а Максим сказал:

– Вася, Вася, аккуратнее, у нас ценный груз.

– Это мы? – спросила Элеонора.

– Ну а то кто же еще!..

Озеро сначала возникло запахом. Чуть гниловатым, волглым, пока с трудом пробивающимся сквозь разнообразные запахи в салоне. Женька повернул голову к открытому окну и жадно принюхался. Да, уже близко! Потом долетели голоса – с той особой звонкостью, которая появляется у большой воды, – а когда машина остановилась и надсадный рев двигателя сменился тихим потрескиванием кузова на солнце – вдруг разом возникло все: плеск мелких волн, шуршание наката воды, шелест деревьев, отдаленные крики птиц. Возникло – и пропало. Покопавшись и чем-то пощелкав, Васька врубил музыку. Женька сжался, нащупал ручку и поспешил выбраться из этого громыхалова.

На воле легче не стало. Музыка так нагло долбила в уши, словно хотела их изнасиловать. Женька даже не сразу понял, куда все остальные пропали. Повертел головой, шагнул туда, сюда… Наконец, услышал визг девиц, довольный гогот Макса и громкое падение в воду чего-то большого и тяжелого – не иначе Васьки… Пошел на эти звуки, но на полпути остановился – вдруг вспомнил, что не захватил с собой плавки. Даже не подумал про них, когда собирался. Так и уехал в старых дырявых трусах. Попробовал представить себе эту местность, которую часто когда-то видел с противоположного берега, приблизительно сориентировался и осторожно двинулся влево – там должны были находиться густые кусты, издалека, помнится, всегда манившие его своим ярким красно-сиреневым всполохом. Еще он подумал, что надо бы вернуться к машине за палкой, но делать этого не стал – уж очень гадко оттуда звучало.

Кусты вскоре действительно обнаружились. Может, и не те, но на ощупь высокие и густые. А за ними по звукам угадывалась вода. Женька разделся, аккуратно сложил одежду, нащупал проход и, поеживаясь, с полузабытым наслаждением вошел в озеро. Мокнулся, про себя чуть повизгивая, как барышня или щенок, продвинулся глубже, по плечи, хотел оттолкнуться от глинистого дна и вдруг услышал:

– А хотите – фокус покажу?

И испуганно застыл. Именно с этой фразы Макса пять лет назад для него началась большая темнота. Он это сам так называл. Слово «слепота» ему не нравилось. Было в нем что-то несчастное, унизительное. Слепота, слепой, слепец… Нет, большая темнота лучше… Они тогда своей компанией – почти полкласса набралось – пошли в поход с ночевкой. Взяли в школе три палатки, еще одну приволок из дома Олег, долго шли

по лесу, веселились, дурачились, форсили перед девчонками, изображая из себя опытных путешественников, заблудились, выбрались наконец к какой-то деревне, где им посоветовали держаться на обратном пути реки, пока та не упрется в трассу, а дальше все просто – решили продвинуться вдоль речки еще, хотя девочки и возражали, предлагали повернуть назад, чтоб завтра было меньше идти, набрели вскоре на красивую поляну, окруженную не смурным темным ельником, а высокими, горящими на закатном солнце соснами, и там остановились. Поставили палатки, искупались в мелкой холодной речке, разожгли большой костер, подвесили котелки, девчонки начали кашеварить. Тайком от них ребята приложились к самогону, который достал из рюкзака все тот же Олег, закурили. Женька не хотел ни того, ни другого, он был и так почти пьян, поймав несколько раз на себе внимательный взгляд Любы и дважды успев подхватить ее под руку, когда спотыкалась, и руку свою, говоря тихо: «Спасибо», она не торопилась убирать… Однако Макс тут же стал его подначивать, остальные подхватили, так что и выпить пришлось, и сигарету взять. С непривычки повело его быстро. Кажется, он над чем-то много хохотал, не в силах остановиться, вроде бы ел чего-то, еще курил… Пел вместе со всеми… Был в кустах, потом у речки… Долго поливал голову водой, тер лицо, вроде бы падал… В себя немного пришел, когда было уже совсем темно. Сидел у костра, один, мокрый. Услышал голоса: торопливый Макса и еще чей-то – нагловато-тягучий, незнакомый. Разглядел за костром две группы, стоящие друг напротив друга, – своих ребят и каких-то чужих. Чужих было меньше, зато каждый держал в руке кто палку, кто цепь. И вели себя по-хозяйски – сквозь зубы сплевывали, светили фонарями то в лица напротив, то вокруг, надолго задерживаясь на палатках, особенно на той, где сверху были разложены купальники. Один – коренастый, набычившийся – стоял чуть впереди остальных и иногда что-то лениво цедил, почти не раскрывая рта, а перед ним суетился Макс. Размахивал руками, переминался и говорил, говорил, говорил. Постепенно Женька понял, что это местные, из деревни. Когда ее проходили – навстречу попался какой-то мелкий шкет, тянувший на веревке козу. Коза упиралась, мотала головой, блеяла, шкет ее материл. Макс тогда что-то отпустил по этому поводу, все рассмеялись и прошли мимо. Только Женька обратил внимание на злобный взгляд, которым шкет их проводил. Теперь шкет маячил за спиной коренастого. А коренастый что-то вязко цедил про обиду младшего брата и однообразно повторял: «Не, ты скажи, кто те тут козел?» Макс оправдывался, уверял, что козлом никого не обзывал, изображал своего в доску, совал деревенским сигареты, предлагал вместе выпить и посидеть, звал девчонок познакомиться с «вот такими ребятами», но на коренастого это никак не действовало. Да и остальные, похоже, желали только одного – драки. И не затевали ее пока, видимо, лишь потому, что сперва им надо было соблюсти какой-то свой ритуал. Даже Женьке это стало ясно, хотя начало он и пропустил. Оглядевшись, он осторожно подтянул к себе ближе топорик, чтобы было чем защищать девчонок. А коренастый уже пихал в плечо Макса, тупо задавая все тот же вопрос. Макс хихикал, как от щекотки, хватал его руку, норовя пожать, потом вдруг метнулся к своему рюкзаку, обещая кое-что классное подарить, покопался, воскликнул: «Ребят, а хотите – фокус покажу?» – и что-то бросил в костер. Через несколько секунд там гулко хлопнуло, и прямо перед Женькиным лицом вспух нестерпимо яркий огненный шар. Это было последнее, что увидел Женька…

Потом Макс клялся, что у костра никого не заметил, а баллончик с газом для зажигалки бросил, спасая всех, чтобы испугать деревенских. Деревенские тогда действительно испугались Женькиного крика и обожженного лица, над которым еще горели-плавились волосы, – и ломанулись куда-то сквозь кусты. Исчез со своим рюкзаком и Макс. А коренастый остался, помог дотащить Женьку до деревни, взял у дядьки мотоцикл с коляской и отвез в больницу…

Мать Женькина с тех пор Макса ненавидела – считала, что он специально покалечил сына, чтобы отвлечь от себя внимание и под шумок исчезнуть. А Женька простил. Не мог Макс этого специально сделать – они же с первого класса дружили. Точнее, дружил Женька, а Макс его дружбу снисходительно принимал. Но принимал же!

Вот только фраза эта в памяти у него засела – про фокус. Даже снилась часто. Заставляя просыпаться и зачем-то ощупывать свое исковерканное огнем, съехавшее вбок лицо…

И сейчас рука его машинально дернулась, высунулась из воды… но Женька остановился, глубоко вздохнул и нырнул…

Плавал он долго, словно наверстывая упущенное. На берег не выходил: когда ноги, двигаясь, вдруг касались водорослей, – разворачивался и плыл обратно. Отдыхал прямо на воде – раскинувшись и чуть поводя руками. Усталости не чувствовал – только ленивое, какое-то животное блаженство. Будто перенесся в доисторические времена, когда все живое и вода были неразделимы. Ему даже казалось, что вот-вот из тела вылезут затаенные плавники и хвост, вдруг обнаружатся жабры… И мыслей никаких не было – копошилось нечто вялое и всплывало иногда, что вслепую плавать даже приятнее – ничего не отвлекает. И можно чувствовать себя одним-единственным посреди бескрайнего океана…