Средневековье и деньги. Очерк исторической антропологии

ле Гофф Жак

В общем почти во всей Европе XV в. существовала тенденция отдавать предпочтение серебряной монете средней ценности, что соответствовало установлению среднего уровня экономической активности, размеров зарплат и налогового обложения.

Самой прочной монетой для потребностей внутреннего обращения в Европе XV в., несомненно, был гроут (groat) — английская серебряная монета. В этот период ходили и мелкие серебряные монеты, например в Венеции, где эти мелкие монеты стоили солид или двенадцать мелких венецианских денариев; эти сольдини, чеканившиеся с 1328-1329 гг., быстро стали основной монетой для выплаты зарплат. В свою очередь чеканились и флорентийские сольдини, частично проникшие на миланский рынок. На низшем уровне мелкие денарии, или черная монета, ходили прежде всего в регионах, где существовали очень населенные города, часть обитателей которых жила на пороге бедности и лишь иногда пользовалась такими монетами. Это относится к городам Нидерландов, к Парижу, Лондону и прежде всего к Северной Италии. Похоже, этой черной монетой в больших городах платили и за услуги проституток. Наконец, ею в основном подавали и милостыню, и парижский денье назывался «денье милостыни». Любопытно, что английские короли в XV в. никогда не чеканили мелких черных монет. Если для купли-продажи малоценных товаров лондонцы могли договариваться меж собой, то, в частности, для подачи милостыни приходилось прибегать

к другим монетам, что любопытным образом привело к использованию для подаяния венецианских сольдини, попадавших в Лондон в результате торговли.

В сделках между Европой и Востоком венецианский дукат вовсе не был самой ходовой монетой. На самом Востоке мамлюки, правившие Египтом, с 1425 г. чеканили ашрафи, произошедшие от дуката. Разница в ценности между высшим золотом, обычным серебром для нормальных сделок и черной монетой для повседневного использования часто была очень большой. Например, на Сицилии в 1466 г. золотые реалы стоили по двадцать карлинов доброго серебра, а каждый карлин — шестьдесят черных пикколи. Во Флоренции расхождение, как правило, было меньше, но почти непрерывное обесценивание монет, которыми получали зарплату текстильные рабочие (называемые ланаюоли, то есть «шерстяники», как и их хозяева), было одной из главных причин социальных волнений, потрясавших город в XV в., и, в частности, знаменитого восстания («революции») чомпи в 1378-1380 гг. Больше всего ущерба тем, кто имел дело с деньгами, наносила нестабильность их стоимости, порой менявшейся каждый месяц. Венеция, в частности, благодаря разработке совсем близких серебряных копей в Сербии сохраняла минимальную разницу между тремя уровнями ходовой монеты. В 1413 г. дукат стоил 124 сольдини, и это было намного меньшей разницей между обеими монетами, чем на Сицилии и во Флоренции. Пора напомнить обоснованное мнение великого историка экономики и, в частности, монеты — Жана Мёвре по поводу записей Парижского горожанина в его «Дневнике» за 1421 год:

Лишь небольшая часть населения, негоцианты, финансовые чиновники, были знакомы с золотой монетой. Народ в целом для важных покупок пользовался серебряной монетой, а ходячей был только биллон, или дробная монета, и многие нужды удовлетворялись за счет самообеспечения, экономические соображения вынуждали прекращать обмен ^[79] .

Это мнение Мёвре неоднократно оспаривали, утверждая, что оно верно для XVI в., но не для XV-ro. Я слышал от самого Жана Мёвре, что он считал это верным и для XV в. Зато серебряная монета для сколько-нибудь значимых выплат или оценок использовалась не только в городе, например как средство выплаты зарплат или рент, в среде средних классов, но и среди крестьян, обычно получавших серебряные монеты за ту часть личного урожая, которую они продавали.

В 1469 г. в Брюгге состоялось совещание с участием Людовика XI, Эдуарда IV, Фридриха III, Карла Бургундского и посланцев Венеции с целью установить четкие соотношения между стоимостью монет. Его пришлось созвать потому, что сильнейшие политические лидеры констатировали монетный хаос и, вероятно, угрозу монетного голода, особенно в отношении черной монеты: современные историки знают, что это был один из главных факторов, сдерживавших «взлет» в средние века.

Приложение. Существовал ли в средние века рынок земли?

Вопрос о том, существовал ли в средние века для всего христианского мира унифицированный рынок, — одна из важнейших проблем, позволяющих определить природу экономики и, в частности, экономики монетной, которая занимает нас. Сознавая важность сельской экономики в средневековых обществах и вследствие публикации ряда работ на эту тему, в частности, работ англичанина Криса Уикхема 1990-х гг., за эту проблему взялись французские медиевисты, в первую очередь Лоран Феллер и Франсуа Менан, и сборник под общей редакцией Лорана Феллера и Криса Уикхема «Рынок земли в средние века», вышедший в 2005 г. ( Le March'e au Moyen ^Age.Sous la direction de Laurent Feller et Chris Wickham. Rome: 'Ecole francaise de Rome, 2005), включил в себя подборку статей, относящихся ко всей Европе. Мнения авторов этого сборника не всегда совпадают. Впрочем, на проблематику повлиял тот факт, что использование термина «рынок» в более или менее глобальном значении более свойственно англосаксонской историографии ^[80], чем французской. Этот очень богатый сборник, тем не менее оставивший многие важные вопросы открытыми, скорее наталкивает на вывод, что в средние века рынка земли не было — это мнение даже безотносительно к рынку земли страстно отстаивал Ален Герро ^[81]. Поскольку сама природа этих изысканий требовала обращения к антропологии, Моник Бурен указывает в предисловии к книге, что большинство авторов отмежевались от тезисов Карла Поланьи (до тех пор самых популярных), чтобы поддержать тезисы Чаянова (1888-1939). Поскольку идеи Чаянова сочли применимыми к средневековой экономике, было принято понятие крестьянской экономики, где проблематика рынка земли включила в себя представление, что торговые операции диктовало или по меньшей мере во многом обуславливало циклическое изменение размера хозяйств как функции размера семей. Этот тезис вдохновлял, в частности, большинство англосаксонских историков, проявлявших интерес к возможности существования рынка земли в большинстве крестьянских экономик во все времена. Я, напротив, считаю, как говорю в другом месте этого очерка: Поланьи верно полагал, что до промышленной революции Европа, как и остальной мир, не знала преобладания экономического над социальным, и, кстати, сами экономические феномены неотделимы от социального контекста ^[82].

Повторю: я разделяю концепцию, упомянутую Моник Бурен в предисловии к этой книге (с. XI), согласно которой в средние века существовали регионы и эпохи, где земельные сделки были погружены в ткань социальных связей, властных отношений и иерархий, в целом соответствующих реальности. Лоран Феллер обоснованно сослался на труд Анри Мендра «Конец крестьянства» ( Mendras, Henri.La fin des paysans: Changement et innovations dans les soci'et'es rurales francaises.. Paris: A. Colin, 1967. Новое издание: Mendras, Henri.La fin des paysans: suivi d’une r'eflexion sur la fin des paysans vingt ans apr`es. Arles: Actes Sud; Lausanne: L’Aire, 1992) как на исходную точку размышлений французских историков о том, как крестьяне использовали землю. Мендра там утверждал, что для средневекового крестьянина земля была прежде всего аффективным благом, с которым его связывали особые отношения, и только потом орудием производства. В работах о сделках с землей в Испании и, в частности, в Галисии Рейна Пастор хорошо показала, что продажа земли часто представляла собой форму обмена, которая была связана с экономикой дара, скрытой за мнимо экономическим характером заключаемой сделки.

Со своей позиции Лоран Феллер отметил, что в средние века ввод земель в оборот должен описываться с учетом механизмов, не все из которых подчинены законам рынка. Он подчеркнул значение социальной и семейной солидарности и тот факт, что такие сделки могли бы считаться дарами, но по выбору участников происходили с использованием монет (с. 28). Флоранс Вебер в свою очередь констатировала, что «торговая связь занимает узкую колею между войной и межличностным союзом». Труды американской медиевистки Барбары Розенвейн ^[83], хоть и относящиеся к более раннему периоду, X-XI вв., и оказавшие сильное влияние на историков средневекового Клюни, показывают, что у монахов этого ордена было немало мотиваций, не имевших отношения к экономике и даже к деньгам: великодушие и эсхатологическое мышление, аскетизм и монашеский идеал, активизация и сохранение взаимоотношений, защита семейного достояния при помощи одаривания детей, вступающих в орден. Короче говоря, как подчеркнул в нашем коллективном труде Патрис Бек, эти земельные сделки были основаны на экономике дара и продолжались после окончания клюнийского XI века. В работе, посвященной «Обществу в графстве Вандом с тысячного года по XIV век» ( Barth'el'emy, Dominique.La soci'et'e dans le comt'e de Vend^ome: de l’an mil au XIVe si`ecle. Paris: Fayard, 1993), Доминик Бартелеми объяснил, как в земельных сделках смешивались экономика дара и рыночная экономика. Это смешение, основанное на социальных связях внутри сеньории, и служит определяющим признаком феодализма. Особо оговорив, как трудно сопоставлять разные источники, — в Испании, где сделки обычно заверял нотарий, и в Англии, где дворянские и церковные архивы содержат мало численных данных, — Карлос Лальена Корбера отметил, что, если говорить о земельном рынке в Испании в позднем средневековье, нужно уточнить, что это был очень раздробленный рынок, как на региональном, так и на местном уровнях, и что на него влияли также неэкономические личностные факторы (в частности, клиентелизм, родственные связи) (с. 182). Франсуа Менан в своем превосходном хронологическом очерке о возникновении темы земельного рынка в разных европейских историографиях указал, что она появилась позже больших работ по экономике сельского общества во Франции и в Англии (работ Жоржа Дюби, Робера Фоссье, Андре Шедевиля, в Англии — Майкла Постана), что в соединении с влиянием Чаянова эта тема завоевала Англию, но осталась за пределами интересов французских и итальянских медиевистов, только английский историк Крис Уикхем затронул ее в исследованиях по итальянской сельской экономике в средние века. Эта тема интересовала во Франции лишь отдельных историков, испытавших влияние журнала «Анналы», и еще нескольких в Италии — таких, как Джованни Леви, приверженцев microstoria(микроистории). В Испании тема земельного рынка возникла поздно, и там интерес вызывали скорей его ограничения, даже был введен термин «сделка без рынка».

Эмманюэль Грелуа, изучая проблему сделок с землей в Оверни, прежде всего отметил, что при оформлении этих сделок больше внимания обращали на доходы, заклады и неотъемлемые от земель ренты, чем на сами земли. Он также обратил внимание на крайне большой разброс цен, даже для некой средней площади, и сделал вывод, что в XIV в., несмотря на очень высокую степень монетизации экономики, недвижимость оставалась резервной ценностью.

В своем заключении Крис Уикхем подчеркнул, что сделки с землей всегда представляли собой смешение экономического с социальным, что это переплетение характерно для феодальной системы, как хорошо показал для другого периода и отдаленной территории, Польши XV-XVII вв., великий польский историк Витольд Куля в «Экономической теории феодального строя» ( Kula, Witold.Teoria ekonomiczna ustroju feudalnego: proba modelu. Warszawa: Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1962; существуют английский, французский и итальянский переводы), и что при всем относительном единстве европейской феодальной системы в средние века эта система обнаружила, применительно к земельному рынку, многочисленные региональные и местные различия.

13. НИЩЕНСТВУЮЩИЕ ОРДЕНЫ И ДЕНЬГИ

Вернемся теперь, как было обещано ранее, к отношениям, часто вызывающим споры и полемику, между нищенствующими орденами — само название которых уже целая программа — и деньгами. Эти ордены, основанные в XIII в., — проповедники-доминиканцы, минориты-францисканцы, — были признаны папской иерархией, но не подчинялись епископам и объявили своей миссией борьбу с ересью и удержание в рамках христианской ортодоксии — строго следуя примеру и словам Иисуса Христа, содержащимся в Новом Завете, — нового общества, складывавшегося в христианском мире, в частности, в городах. Одной из главных проблем, с которой они столкнулись, была проблема отношений между такой христианской основой и развитием операций с использованием монет — того, что мы называем, сегодня и в настоящем очерке, деньгами.

От добровольной бедности к рыночному обществу?

Из этих орденов больше всего вовлеченными в то, что можно назвать борьбой с деньгами или диалогом с деньгами, был францисканский. Его основатель Франциск Ассизский был сыном купца, и его бунт во имя того, чтобы самому достичь спасения и открыть дорогу к нему другим, в качестве принципиальной идеи и действия включал не только борьбу с деньгами, но и отказ от денег. Это подтолкнуло орден, который он основал под нажимом папы, и в меньшей степени орден доминиканцев, к практике нищенства, за что они и получили название нищенствующих братьев. Святой Франциск и некоторые его спутники колебались, следует ли в качестве основы для существования выбрать нищенство или физический труд, — этих колебаний настоящий очерк не рассматривает. Здесь важна позиция нищенствующих орденов по отношению к деньгам, с одной стороны, проясняющая историю, которая изучается в данном очерке, с другой — вызывавшая в новой и новейшей историографии ожесточенные споры. В 1221 г. Франциск Ассизский разработал для своих братьев по заказу папы, желавшего, чтобы они образовали орден, первый устав. Папа попросил его внести поправки, тот последовал его указаниям и составил в 1223 г. устав, который стал окончательным, так как был утвержден папской буллой. Глава устава, не вступившего в силу, имела название «Запрет братьям принимать деньги», где последние назывались реcuniam aut denarios, и эта глава уточняла, что к pecunia et denariiбратья должны испытывать не более интереса, чем к камням («quia non debemus maiorem utilitatem habere et reputare in pecunia et denariis quam in lapidibus»). В окончательном варианте устава редакция главы, посвященной отказу от денег, повторяет твердый ( firmiter)запрет получать каким-либо образом «denarios vel pecuniam», ни прямо, ни косвенно через чье-либо посредство. Глава стала намного короче, из нее было убрано уподобление монеты камням, но категорический запрет сохранился.