Средневековые легенды и западноевропейские литературы
Шрифт:
Или вспомним о ране Тристана, полученной в бою с Морхольтом. Она издает такое зловоние, что никто из окружающих, кроме Марка, не решается приближаться к юноше. Столь же зловонна рана Филоктета, ужаленного змеей.
Как известно, Тристан, раненный ирландцем Морхольтом, может излечиться только в Ирландии, куда он и прибывает, не открывая, кто он. Так и Телеф, раненный копьем Ахилла, может быть вылечен лишь этим самым копьем.
Роль белого и черного паруса в финале нашей легенды известна [129] . Так и Тесей, отправляясь сражаться с Минотавром, обещает отцу своему Эгею в случае победы поднять на мачте белый парус. Но он забывает об этом уговоре, плывет под черным парусом, и отчаявшийся Эгей бросается со скалы в море.
129
См., например, Eisner S.The Tristan legend. P. 150–155.
Финал нашей легенды имеет еще одну интересную античную параллель. Речь идет о любви Париса и Эноны. Оставленная Парисом, Энона предрекла ему, что он будет смертельно ранен в Троянской войне и спасти его сможет только она одна. Действительно, когда Парис был поражен стрелой Филоктета, он спешно послал за Эноной. По одним мифам, она отказалась его лечить и юноша умер, по другим – она спешила ему на помощь, но запоздала и найдя его уже мертвым, сама испустила дух у его бездыханного тела.
О чем говорят эти примеры? Указывают ли они на воздействие античных мифов –
130
Тристан и Исольда. С. 117.
К такому же выводу приведет нас и сопоставление нашей легенды с рядом мотивов, обнаруживаемых, скажем, в библейских сказаниях. Впрочем, библейских параллелей легенды о Тристане и Изольде настолько немного, что перечислить их не составит труда. Во «Второй книге Царств» («Вторая книга Самуила») рассказывается о преступной любви Амнона, сына Давида, к своей сводной сестре Фамари (гл. 13). В этом библейском эпизоде герой становится жертвой охватившего его неодолимого любовного влечения. С нашей легендой здесь совпадает лишь мотив запретности любви и одержимости любовью. Мотив одержимости демоном и единоборства с ним, о чем рассказывается в библейской Книге Товита, может быть сопоставлен с мотивом змееборства из нашей легенды. Но опять-таки это сопоставление нельзя сделать без очень сильной натяжки. При толковании легенды о Тристане и Изольде в духе вагнеровской идеи любви-смерти можно увидеть в легенде и трансформированные мысли «Песни песней»: «крепка как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее» (гл. 8, 6–7).
Иногда параллель нашей легенде видят в грузинском предании о любви царевича Абесалома и крестьянской девушки Этер [131] . С нашим сказанием может быть сопоставлен лишь финал этой истории: больной Абесалом призывает возлюбленную, с которой он разлучен, но она не застает юношу в живых. В горе Этер закалывается. Их хоронят рядом, и из их могил вырастают цветы, переплетающиеся между собой. Вопроса о генетическом родстве этого грузинского предания с нашей легендой ставить, конечно, нельзя.
131
См.: Дондуа К. Д. Абесалом и Этер // Тристан и Исольда. С. 175–182.
Среди параллелей нашему сюжету со значительно большим основанием, чем об античных или библейских мифологемах, можно говорить о ряде памятников, хронологически значительно менее от нее удаленных.
Во-первых, можно говорить о совпадении отдельных мотивов. Например, в средневековых литературах Европы не раз встречается мотив воздержания любовников, причем, в этом случае они обычно изображаются разделенными во время сна каким-либо предметом – камнем, куском мяса, мечом и т. п. Скажем, в исландской «Саге о Волсунгах» рассказывается, что Сигурд именно так проводит ночи с Брюнхилд («Оставался он там три ночи, и спали они на одной постели. Он берет меч Грам и кладет его обнаженным между собой и ею» [132] ).
132
Сага о Волсунгах / Пер., предисл. и примеч. Б. И. Ярхо. м.; Д., 1934. С. 186.
Во-вторых, могут совпадать не один мотив, а несколько, и, главное, их последовательность. Так, Д. С. Лихачев сопоставил легенду о Тристане и Изольде с древнерусской «Повестью о Петре и Февронии Муромских» [133] . Действительно, в русской повести ряд мотивов и – главное – их связь и взаимная обусловленность заставляют вспомнить историю Тристана. Петр сражается со змеем, склонявшим к блуду жену брата, подобно тому, как Тристан побеждает дракона, обложившего Ирландию страшной данью. Как и герой западной легенды, Петр заболевает, забрызганный ядовитой кровью змея, и излечить его может только мудрая врачевательница Феврония. Феврония излечивает его дважды, как и Изольда, которая дважды оказывает помощь раненому Тристану. Как и в нашей легенде, в «Повести» результатом лечения оказывается вспыхнувшая взаимная любовь. Она скрепляется браком. Так было, очевидно, и в гипотетических кельтских версиях легенды о Тристане; по крайней мере, юноша обладает девушкой до того, как она становится женой Марка. «Несмотря на социальные препятствия, – пишет Д. С. Лихачев, – князь женится на крестьянской девушке Февронии. Как и любовь Тристана и Изольды, любовь Петра и Февронии преодолевает иерархические преграды феодального общества и не считается с мнением окружающих. Чванливые жены бояр не взлюбили Февронию и требуют ее изгнания, как вассалы короля Марка требуют изгнания Изольды» [134] . Добавим, что, как и Тристан, Петр испытывает и сомнения, то есть ему приходится преодолевать не только внешние препятствия, но и внутренние. Есть и другие совпадения, например, в сцене в лодке, когда Феврония умным ответом осаживает надоедливого поклонника (вспомним ухаживания Кариадо в нашей легенде). И наконец, главное – мотив любви за порогом смерти. Петр и Феврония умирают в один день, и тела их неотвратимо оказываются в одном и том же общем гробу.
133
Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970. с. 94–95 (1-е изд., 1958). Ср.: Изборник. М., 1969. С. 757(примеч. Р. П. Дмитриевой). Ср. также: «Особенно много общего наблюдается между Повестью о Петре и Февронии и Повестью о Тристане и Изольде как в передаче главной поэтической темы и сюжетной линии, так и в отдельных характерных эпизодах. Близость эта носит типологический характер и обусловлена тесной связью всех этих произведений с устно-поэтическим творчеством» (Дмитриева Р. П. Древнерусская повесть о Петре и Февронии и современные записи фольклорных рассказов // Русская литература.1974. № 4. С. 91).
134
Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. С. 94. Здесь удивляет указание автора на преодоление героями «иерархических преград феодального общества», чего, конечно, в нашей легенде не было. Р. П. Дмитриева в более поздней работе эту оплошность своего учителя исправила. См.: Повесть о Петре и Февронии / Подгот. текстов и исслед. Р. П. Дмитриевой. Л., 1979. С. 5.
Тема посмертного соединения, причем, не обязательно непосредственного, но чаще символического –
135
Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970. С. 261.
136
Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1972. С. 287.
Внешняя близость к нашей легенде обнаруживается в персидском романе «Вис и Рамин», написанном поэтом Гургани в середине XI в. Близость сюжетных структур здесь настолько велика, что высказывалось предположение о возможности прямого заимствования [137] , хотя материальные основания для этого вряд ли могут быть отысканы [138] .
В романе о Вис и Рамине и в легенде о Тристане и Изольде действительно немало общих черт и параллельных мотивов.
137
Zenker R.Die Tristansage unci das persische Epos von Wis und Ramin // Romanische Forschungen. XXIX. 1910. S. 321–362. Ср.: Polak L. Tristan and Vis and Ramin // Romania. XCV. 1974. № 2. P. 216–234; Schroder F. R. Die Tristansage und das persische Epos W^is und R^am^in // Grundriss der romanischen Literatur des Mittelalters. XI. 1961. S. 1—44.
138
Впрочем, в своей очень обстоятельной работе видный французский медиевист Пьер Галле вновь вернулся к этой теме и даже попытался проследить гипотетический путь сюжета персидской поэмы через арабизированную Испанию и куртуазный Прованс к северофранцузским поэтам. В основе исследования П. Галле лежит мысль, что легенда о Тристане и Изольде не могла возникнуть как обычная средневековая легенда, что в ее основе должен лежать конкретный литературный источник, который был при перенесении на европейскую почву и в более архаичную культурную среду «мифологизирован»; поэтому легенда приобрела новые черты и иной смысл, отличающие ее от поэмы Гургани (См.: Gallais P. Gen`ese du roman occidental. Essais sur Tristan et Iseut et son mod`ele persan. Paris, 1974). П. Галле даже высказал предположение, что перенести легенду на романскую почву мог знаменитый эрудит и писатель Петр Альфонси. Однако это и многие другие утверждения ученого достаточно осторожны и в лучшем случае предварительны.
Прежде всего, параллельна исходная ситуация сюжета: старый король (соответственно Мобад и Марк) решает взять в жены молодую прекрасную девушку (это Вис и Изольда). Но невеста отдает свое сердце юноше, родственнику ее жениха (Рамин и Тристан), который сопровождает ее к королевскому двору. Молодые люди становятся любовниками до брачных торжеств. У них есть надежная и опытная помощница, готовая подменить собой девушку на брачном ложе (кормилица и Бранжьена). На этом параллелизм сюжетов не кончается. В частности, в обоих произведениях любовники вынуждены пройти через испытание огнем, они лгут, обманывают, пускаются в бегство, престарелый муж-король то жестоко их преследует, то готов простить и поверить в их невиновность. Удаленный в изгнание герой, желая забыть любимую, женится на другой (Поль и Изольда Белорукая), но затем вновь возвращается к своей первой любви. Узнав об этой мнимой измене (то есть, женитьбе), героиня испытывает жестокие муки ревности, долго не может противиться своему чувству. Сопоставлявший эти два памятника немецкий исследователь Р. Ценкер полагал, что персидская поэма оказала воздействие на французский куртуазный роман. Другие ученые возможность такого воздействия решительно отвергали. Дело в том, что многие частные мотивы, которые мы находим в поэме «Вис и Рамин» и в легенде о Тристане, не являются достоянием исключительно этих двух памятников. В то же время очень важным оказывается принципиальное различие в отношении героев к основному конфликту. Если Тристан испытывает необоримое чувство вины, ибо он, как мы стремились показать, не меньше привязан к Марку, чем пылает страстью к Изольде, если эта последняя также сознает незаконность своей любви (хотя это и не внушает ей особых угрызений совести), то, например, Вис открыто ненавидит Мобада и не считает свою измену неправым поступком. Да и Рамин не очень терзается, обманывая дядю. Если в поэме «Вис и Рамин» присутствует мотив одержимости любовью, необоримости и всевластия чувства, то в персидском памятнике нет идеи «любви до гроба» (и «за гробом»); даже напротив: книга многозначительно кончается счастливым браком, длящимся ни много ни мало восемьдесят три года. У этой счастливой четы было и многочисленное потомство, и герои поэмы удачливо правят страной, которой до них управлял Мобад.
Иногда считается, что с нашей легендой поэма о Вис и Рамине сближается благодаря мотиву второй возлюбленной (= жене) и воздержания любовника. Но мотив этот был весьма распространен в XII в. как в литературе Западной Европы, так и Ближнего Востока. Немецкий исследователь З. Зингер [139] приводит тому красноречивый пример. Арабский поэт VII в. Кайс ибн-Зарих, согласно легендам, имевшим хождение в XI и XII вв., был женат вторым браком на женщине, носившей то же имя, что и его первая жена Лубна. Но он хранит целомудрие по отношению ко второй жене, так как не может забыть первую. Тема «невозможности замены» постоянно встречается у «куртуазных» лириков Востока и Запада. В. М. Жирмунский приводит красноречивые слова провансальского трубадура Гильома де Кабестань: «Я люблю Вас, госпожа, такой высокой любовью, что эта любовь не дает мне возможность любить другую; но любовь позволяет мне быть куртуазным по отношению к другой даме, и этим я надеюсь отвести от себя это тяжелое страдание; ибо, когда я думаю о Вас, перед которой склоняется радость, я забываю и оставляю всякую другую любовь: с Вами я остаюсь и Вас считаю самой дорогой моему сердцу» [140] .
139
См.: Singer S.Arabische unci europ`aische Poesie im Mittelalter // Abbandlungen der Preussischen Akademie der Wissenschaflen. 1918. № 13. S. 8—10.
140
Жирмунский В. Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки. М.; А., 1962. С. 68.