Средняя степень небытия
Шрифт:
– Любовь – это когда без другого не можешь, - просто отвечала Софья.
– Душа Борецкого – это я, - Вызывающе назвался пьяный подросток.
Софья закрыла глаза, чтобы не видеть отвратительных прыщей на бледном лице мальца, не чувствовать гнусных щупающих взглядов его друзей. Она вырвала стакан и с трясущимися руками пила долго и жадно, пока от водки не онемели губы, не стали ватными ноги. Хмельная Софья упала на кафельный пол.
Наступило утро. Аристарх проснулся, оправился, откатил кровать с постелью в угол цеха, закрыв в шкаф – купе. Поставив ногу на деталь конвейера, Аристарх раскрыл кожаный портфель, перебрал запылённые бумаги, то ли рукописи, то ли счета. Найдя нужную бумагу, Аристарх поднялся в радиорубку и обычным слабым женоподобным голосом зачитал поздравление работницам
Задрожал, заскрипел, дернулся, заработал конвейер. Из рук в руки потекли масляные консервные бани с селёдкой, шпротами, хеком, простипомой. Движения работниц доведены до автоматизма, глаза мертвы.
Дверь раскрывается. Прижав к себе лом, в цех вбегает взлохмаченная заспанная Софья. Она бьёт конвейер, тот не останавливается, в немом отчаянии несёт в неведомое консервные банки, чтобы снижать покупательную способность людей. Софья сознаёт бездушное притворство конвейера, со всей силы бьёт по механизму, летят на стороны гайки, болты, шайбы, консервные банки, куски металла. Ошмётки рыбьего мяса. Работницы перестают работать. Она больше не сортируют банки, не клеят наклейки, не промасливают жесть, они смотрят на Софью. Выбившись из сил, Софья бросает лом. Как бешеная собака, она набрасывается на ближайших тружениц, когтями и зубами вцепляется в волосы, одежду, тела работниц, пытающихся её остановить.
Бросив конвейер, он продолжает бессмысленно работать, неотсортированные банки падают на пол, работницы стекаются к Софье, вступаются за подвергшихся нападению подруг. Разворачивается отвратительное по жестокости зрелище женской драки, где не бьют, а царапаются, кусаются, плюются, таскают за волосы, гнусно бранятся. Аристарх наблюдает за происходящим сверху, чувствуя, что он лишний, что контроль власти утерян. Животность бывших проституток Аристарху очевидна, он начинает сомневаться в успехе преподносимых падшим женщинам идеалов. «Что же вы делаете?! Остановитесь!» - кричит он, пытаясь остановить дерущихся. В запальчивости неизвестные бьют Аристарха банкой с треской по голове. С виска Аристарха спускалась струйка крови. Лиза из Рязани вмешалась в сражение, щёки её горят, в воздухе мелькают кулаки, она пытается добраться до Софьи, напавшей на неё одной из первых. От движений бремя Лизы колышется, матка реагирует, отходят воды. Сев на пол, раскорячив ноги, сбоку от дерущихся она пытается рожать. Никто не помогает роженице. Увлечение, азарт всех – наказать Софью. На пол цеха падают каловые массы Лизы, - на них сморщенный вопящий плод, затем послед. Поваленный Аристарх, единственный заметил беспомощное положение Лизы, он подползает к роженице, зубами грызёт, чтобы перервать пуповину. Крики младенца отвлекают толпу, женщины, наконец, бросаются к Лизе, впереди – срывая рабочую робу, баронесса. Она заворачивает плод в робу, шлёпает младенца по попе, чтобы тот дышал, требует воды, показывает сноровку опытной повитухи. Воспользовавшись замешательством, Софья ускользает из цеха. Она оставила конвейер, надолго ли? Софья скрывается в умывальной.
Там она становится на четвереньки; осматривает, иногда обнюхивает каждую плитку. Ночное знание, открытое в сновидениях, ведёт её. Но настоящее опять уходит вместо прошлого в будущее. Она не находит не одного следа, ни одного предмета, напоминающего вчерашнее представление или сон. Софья подходит к умывальнику, смывает кровь с разбитого лица, смотрится в зеркало. В зеркале ей чудится неясный образ если не возлюбленного, то тягостно влекущего человека. Будто ударенная электрическим током, Софья отскакивает от зеркала, срывает верёвку для сушки белья, заходит в кабину туалета. Затягивает туго на трубе верёвку; встав на унитаз, залезает в петлю. Из цеха и подсобок доносятся крики – ищут Софью.
Слыша приближающиеся шаги, Софья спрыгивает с унитаза. Верёвка трещит и рвётся, Софья падает. Бёдра застревают между унитазом и стеной туалета. Одной рукой Софья тянет к себе унитаз, ногти другой руки скребутся о стену. Она никак не может выбраться. Женский таз её чересчур широк для простенка. Софья ложится на спину и мучительными усилиями, отталкиваясь от стебля унитаза, вытягивает тело рывком вперёд. Она свободна, но не свобода приближается. Аристарх и работницы идут сюда. Шаги всё ближе. Софья бросается к двери умывальника, закрывает дверь через ручку ножной стула. Она мучительно озирается, оглядывает пол, стены, потолок в надежде обнаружить какой-нибудь выход из четырёх угольного, сверху донизу обложенного кафельной плиткой замкнутого пространства.
Слышатся удары в дверь. Стул накреняется, болтается из стороны в сторону, с ножки стула ползут вьющиеся стружки. Стул падает на пол, толпа врывается в умывальную залу. Софья молнией возвращается в кабинку туалета и, совершенно забывшись, сняв с ноги туфлю, безумно отчаянно колотит каблуком псевдо фарфоровую фигуру унитаза. Фарфор трескается, унитаз разламывается на две части, под ним Софья видит люк. Она быстро спускается ногами вниз. Разъяренная толпа срывает с петель дверь кабинки туалета и не обнаруживает Софью.
Софья шла в тёмном усыпанном гравием тоннеле, слабо освещённом электрическими фонарями. Тоннель был настолько узким в ширину и высоту, что там мог поместиться исключительно один человек, продвигающийся наклонившись. В гулкой тишине звуки откликались острым эхом.
В туфлю насыпалась крошка, Софья остановилась и вдруг расслышала слабый, но чистый и необыкновенно красивый голос, доносившийся спереди. Софья напрягла слух. Голос перемещался. Он звучал то совсем близко, то прерывался, то отдалялся. Софья никогда не слышала, что Борецкий пел, но это был явно его голос. Низкий бархатный, покоряющий. Словно тайная его природа раскрылась в чудесной проникновенной песне. Живые ведут себя как свойственно им. Следователи открывают скрытое, но не чуждое природе. Обаятельному, но суровому Борецкому не шла песня. А раз так подумала Софья, поёт не он, оживший, а его дух.
Тоннель часто поворачивался. Оставаясь одинаковым в серых стенах и узком размере, он раздваивался, расстраивался, множился. Софья, потеряв ориентир, двигалась на манящий голос. В голос вклинились помехи, послышался шорох, неясный ритм движения, кто-то или что-то нарастало преследовало сзади. Софья, спасаясь, побежала вперёд, повернула, оступилась и рухнула в бездну.
Когда Софья очнулась, ища опору она ощупала пол вокруг. Рука увязла в мягком, скользком. На каменном слабоосвещенном залитом кровью полу, вперемежку с пучками соломы, лежали свежевырванные органы животных, головы шкуры и хвосты. Посередине грота в луже крови в неловкой позе сидел офицер в мундире, раскачиваясь негромко рыдал. Софья узнала Борецкого, его рыдания она приняла за песню. Как склонен он плакать, подумала она, плачет как в публичном доме.
Открылась дверь, в грот вошла красивая на высоких отточенных, как гвозди шпильках, с высокой причёской, в белых перчатках до локтей, в просторном светлом развевающимся на сквозняке, тянувшемся по пещере открытом платье. Отблески пламени факелов на стенах придавали ткани платья багряный оттенок. Софья безошибочно определила в женщине своего двойника или тройника. Чтобы не выдать присутствия, Софья, поджав к подбородку колени, затаилась за коллектором вентиляции.
Вошедшая первая, вторая, N – ная Софья, смотря откуда считать, некоторое время победительницей рассматривала поверженного Борецкого, одетого в парадную форму сыскного отдела жандармерии. Первая-вторая-третья Софья восторженно произнесла:
– Арсений Дмитриевич, если б ты знал, какое эстетическое удовольствие доставляет мне эта картина – видеть твои слёзы. Каждый раз, когда я вхожу сюда, дух мой ликует! – Софья провела рукой в белой перчатке по шее Борецкого: - И чего ты плачешь, милый?
– Дарья Ильинична, мне больно, - ответил Борецкий, - я палец прищемил.
Борецкий показал палец со странгуляционной полосой, такой как если бы его за палец душили. Третья-вторая-первая Софья долго и вожделенно рассматривала царапину, потом облизала рану языком. Из складок платья она извлекла охотничий нож, поднесла его к горлу Борецкого, поласкала острием грубую мужскую шею. Борецкий оставался безучастным, как смирившееся с закланием животное, только косил глазом. Импульсивно Софья сорвала с мужской груди цепочку с крестиком: