Срез времени
Шрифт:
– Извольте, милостивый государь.
– С политической точки зрения, для России будет лучше, если Франция останется в неведенье, что война между двумя государствами проходит только на бумаге карт. Вы понимаете, о каких воюющих странах я говорю. И Ваша задача видится моему клиенту в приложении давления на все имеющиеся точки силы, способные воздействовать на Парламент и влиятельных людей Англии для возобновления серьёзных действий в борьбе с Наполеоном. И дабы не отвлекать от основных задач, Вас избавляют от некоторых проблем. Вы здесь, как говорит мой наниматель: 'на первой линии редутов, и не должны отвлекаться на всякие мелочи, такие как нехватка пороха или ядер'. Что же касается выделяемого бюджета, если он кажется чрезмерным...
– Не кажется, - тихо ответил Смирнов.
– Для столь информированного Вашего клиента, думаю, не
– Это давно не является секретом, как для меня, так и для многих наших соотечественников, оказавшихся здесь в непростой ситуации. Ведь тут кусочек России, встав на который, чувствуешь себя дома.
– Я рад, что это начали понимать в Санкт-Петербурге.
– В таком случае, - Ромашкин не обращая внимания на последнюю провокационную фразу, извлёк из папки бланк, - извольте пересчитать и расписаться в получении.
На стол лёг бланк гербовой бумаги, и Смирнов в душе усмехнулся: можно сколь угодно пытаться завуалировать любой разговор, покрыть его печатями тайн, но как только наступает финансовый отчёт, всё сразу становится ясно, откуда и куда тянутся нити.
'Жаль, - думал Смирнов, - до сих пор не уделяют внимания мелочам. Бланк-то какой любопытный: тридцать копеек за лист - это понятно, а вот откуда тут типографский номер? Впервые такой вижу. Видимо, для особых случаев. Так-с '... на хозяйственные нужды по собственному усмотрению', однако с такой формулировкой и карибскую эскадру вице-адмирала Кокрейна перекупить можно, хватило бы шиллингов'. И в то мгновенье, пока Яков Иванович изучал бланк, Ромашкин снял верхнюю часть чемодана, нажал на потайную кнопку и стал извлекать пачки фунтов, незамысловато перевязанных бечёвкой. Очень много пачек.
Без сомнения, в предоставлении крова Андрею Петровичу был дан 'зелёный свет', более того, Смирнов посчитал своим долгом, что обязан помочь 'таинственному чиновнику' в силу своих возможностей во всех его начинаниях. Все же для гостя Лондон оказался совершено незнакомым, а для Якова Ивановича стал почти родным. В течение трёх дней они изъездили город вдоль и поперёк, посетили несколько адвокатских контор, заводов, мастерских, клубов, кофеен, подписали договоры о намерениях, оформляли патенты и даже встретились с несколькими лордами, которым Ромашкин за игровым столом проиграл чуть больше ста восьмидесяти фунтов. Этим или чем-то другим, он настолько расположил их к себе, что в компании Болтона и Уатта на следующий день начали отгрузку паровых машин, сдвинув сроки контрактованного времени с другими покупателями. А вечерами они коротали время за чашечкой чая и вели беседы чуть ли не до полуночи. И если приезд в Лондон, как и в любой незнакомый город, Ромашкин воспринимал с некой долей исследовательского задора и радости, свойственных путешественникам, то расставание ознаменовалось полнейшей грустью. Он не в первый раз был за границей, любил припоминать прекрасные места, виденные им, и в компании часто рассказывал о них живописно и верно. Как аккуратный путешественник, в своих вояжах он не преминул осмотреть везде все достопримечательности природы и искусства, и обогатить память воспоминаниями, а дневник рисунками. Но так как на это всегда не хватало времени, он старался покупать картины у местных художников. Так вышло и в этот раз.
Однако для выполнения поставленных задач он должен был возвращаться, и уже мало что зависело от него. А посему, он не спешил и провёл в Ипсвиче неделю, вдыхая великолепный воздух, выкуривая бесчисленное множество трубок и разгуливая среди древних причалов, где густо росла трава, а ощущение падшего величия было даже сильнее, нежели в Падуе в бытность его учёбы, где все камни старинной архитектуры разворовали местные жители. Как и его новые друзья, капитаны яхт - Марк и Джон, он очень нервничал: бывали дни, когда он чувствовал, что не должен здесь оставаться и лишней минуты. Но внутренний голос, витавший где-то в эфире, шептал ему, что его отсутствие позволит им одурачить его. И каждый раз усилием воли он давал себе установку оставаться ровно настолько, насколько собирался, успокаивая себя ощущением, что они ничего не смогут сделать, чтобы избавиться от него, если только не собираются отправиться без груза в Архангельск напрямик и немедленно.
Все эти дела чрезвычайно тревожили Ромашкина, и лоб его бороздили морщины, когда однажды в субботу, после обеда, он, глубоко задумавшись, направлялся в деревенский трактир, находившийся приблизительно в миле от города. Это был излюбленный приют всех иностранцев, ибо трактирщики тут испокон веку были голландцами, и в нём продолжали сохраняться дух и вкусы доброго старого времени: когда тушёная оленина с кружкой эля была тушёной олениной с приятным на язык напитком, а не гарниром с маленьким кусочком мяса и непонятным пойлом. Помещался этот трактир в старинном, на голландский лад построенном доме, который когда-то, во времена второй англо-нидерландской войны, служил, быть может, резиденцией какого-нибудь пленного богатого фриза. Он был расположен поблизости посёлка Уолтон, напротив косы, прозванной косою утопленников, которая далеко выдавалась в море, и у которой прилив и отлив происходили с необыкновенной стремительностью. Почтенное и несколько обветшавшее здание можно было распознать уже издалека благодаря небольшой рощице, состоявшей из вязов и платанов. Они, казалось, покачивая ветвями, гостеприимно манили к себе, между тем как несколько плакучих ив со своею грустною поникшей листвой, напоминавшей распущенные волосы, рождали представление о заботе, окружавшей этот очаровательный уголок в ещё тёплые осенние дни. Именно здесь можно было услышать все последние новости и сплети с материка, об общинных делах и городских событиях, а также просто выслушать интересные истории, рассказанные старожилами, глубокомысленно дымившими трубками.
Трактирщик ухаживал за ним с особенною предупредительностью, и это происходило не потому, что он платил более щедро, чем иные посетители, но потому, что деньга, полученная от богача, - а Ромашкин именно таким здесь и воспринимался - всегда кажется полновеснее. У трактирщика к тому же были всегда наготове какое-нибудь словцо или шутка, которые он и сообщал на ухо загадочному русскому, подливая вино из высокой бутылки. Андрей Петрович, правда, никогда не смеялся и постоянно сохранял на своем лице выражение важности и даже угрюмости, чем несколько походил на сноба. Тем не менее, время от времени одарял хозяина знаками своего одобрения, которые, представляя собою нечто вроде хихиканья, доставляли хозяину неизмеримо большее удовольствие, чем раскатистый хохот менее богатого человека.
– Ну и ночка ожидает сегодня, - сказал трактирщик: в этот момент вокруг дома как раз бесновались, завывали и стучали в окна яростные порывы ветра, предвещавшие внезапный дождь.
– Не иначе старина Йогер на своём корыте подходит, - сказал хромой на левую ногу шкипер, весьма частый посетитель трактира.
– Сколько себя помню, с его появлением всегда начинается ливень.
– Разве он снова взялся за дело?
– поддержал беседу французский контрабандист.
– Конечно, - ответил трактирщик, - а почему бы и нет? Говорят, недавно ему здорово повезло.
– Чепуха!
– заявил хромой шкипер, добавляя в большую кружку эля что-то из своей фляжки.
– В последний раз он еле живым ушёл и клялся завязать.
– Вы можете верить или не верить, это как вам угодно, - сказал трактирщик, несколько уязвленный словами шкипера, - но всему обществу известно, что только Йогер берётся возить оттуда порох, и если он взялся за дело, то выполнит его до конца.
Все присутствующие в трактире одобрительно загалдели, но шкипер не сдавался. Покрутив головой и заметив в молчаливом Ромашкине что-то вроде союзника, подсел к нему. Сам он был суетливым человеком с взъерошенными волосами и пышными бакенбардами, переходящими в усы, изнывавшим от желания быть чуточку важнее, чем являлся на самом деле. Однако он никак не находил повода начать разговор и не придумал ничего лучше, как угостить богатого русского его знаменитой лечебной спиртовой настойкой. Андрея Петровича не особенно поразило это предложение: он давно перестал удивляться взбалмошности подвыпивших моряков, поэтому вежливо отклонил просьбу и перешел к другим, более важным делам.
– Сэр, - не сдавался шкипер, - я заметил, что у Вас нет слуги. Сэр, это неправильно. У меня есть очень хорошее предложение, сэр, семья коттеров. Всего пять фунтов, сэр, и они будут служить Вам до гроба.
'Господи, ну чего он ко мне привязался как колючий куст к ветроградарю?
– размышлял Ромашкин, и случайно качнул головой.
– Молю Тебя, что бы всё закончилось хорошо, и этот дурак оставил меня в покое'.
– Вы не пожалеете, сэр, - пробурчал он, освобождая место.
– На рассвете они будут у Вас, сэр.