Срез времени
Шрифт:
– Ещё в Варшаве до меня доходили слухи о необыкновенных способностях одного благородного шляхтича напиваться на славу и оставаться на ногах после гарнеца токая, и так как из всех друзей в столице не нашлось никого, кто был бы достоин сесть с ним за один стол, то он уехал сюда. Я вот, сам не против пропустить бутылочку другую и подумал: а не приехать ли мне к нему и всё выяснить самому?
– Вот как...
– Понятовкий икнул.
– А ступай ка ты прочь! Ты видимо сам не знаешь, к кому пришёл.
– Ха, так я и думал, - поправляя тряпку на ящиках с зазвеневшими бутылками, - брехали всё про благородного шляхтича. Ни
Понятовский сверил меня глазами с головы до ног и насмешливо сказал мне:
– Ты что ж, любезный! Вздумал шутить со мной? Посмотри на самого себя: ведь тебя можно скорее покласть в гроб, чем допустить до бутылок. Ни живота доброго ни носа красного, да и речи ведёшь, словно москаль какой-то.
– Осмелюсь доложить, великовельможный пан, - сказал я, - у нас в Вильно есть старая поговорка: не суди о женщине по чепцу, о коне по сбруе и о человеке по наружности. Вероятно, до слуха вашего дошло уже, что все мы, обитатели Вильно, с постоянным усердием следуем примеру, так блистательно подаваемому нам предками, но, не хвастаясь пред остальными, - горделиво добавил я, - смело могу сказать, что во всём городе нет никого, кто бы решился помериться со мною за бутылкой. Да хоть на сто дукатов готов поспорить.
Тучность, заплывшие глаза, красный нос и багровые щёки вкупе с хриплым пропитым голосом выдавали в шляхтиче знатного выпивоху, действительно обладающего искусством пить, супротив которого шансов за застольем у меня не было. Кабы не свойства 'чёртового ядра' со всевозможными отравлениями, я бы и не рискнул.
– Мы сейчас увидим, правду ли ты говоришь, - сказал Понятовский и приказал своему собутыльнику Качинскому принести свой любимый кубок, в который вмещалась кварта, сбросил на землю тряпку и, выхватив бутыль, ловко с помощью сабли избавился от пробки, налил его до самых краёв, выпил и передал мне.
– Ну, это не дурно, - оценил я поступок.
– Впрочем, и для меня самого это пустяки, - наливая и выпивая.
– А вот сколько ты можешь выпить таких кубков?
– Сколько?
– взревел шляхтич.
– Да за каждый выпитый тобой, я выпью три. А ну! Стол и стулья сюда! Живо!
Вскоре во дворе появилось требуемое. С моего разрешения из тарантаса вытащили несколько ящиков, и попойка началась. Кубок переходил из рук в руки, Понятовский в точности исполнял сделанное им предложение, а между тем вокруг стола стали появляться зеваки. Они как тараканы выползали из дома, хлева, конюшни, даже из леса появились двое. И наконец, я увидел, как свисающая лапа вековой ели стала совершать колебательные движения. Всё, время. Заложница найдена и в безопасности, а сейчас настало время поквитаться.
– Ох! Не могу больше, - тяжело дыша, произнёс я.
– Вильно, Вильно... Слабаки!
– радостно заорал Понятовский.
– Не пить толком не умеют, ни языка польского не знают.
– Держать в себе тяжело. Опоппотойду, - произнёс я, заплетаясь в буквах, - без меня не пить.
– Иди, иди. Только не здесь! За конюшню иди.
Зайдя за бревенчатый сруб, я услышал Полушкина.
– Все здесь. Двоих прижали на дороге и одного в конюшне. Держите револьверы.
– Иван Иванович, старик-привратник и второй охранник. Я их не видел.
– Тимофей с братом в дом полезли, - рассеял мои сомнения поручик, - поэтому и не видели.
– Тогда
Понятовский с компанией так и остались во дворе, ожидая развязки недавнего спора. Сам же он уже охотно рассуждал о сотне дукатов, доставшихся хоть и не столь легко, как он предполагал вначале, но всё же и не с такой сложностью, как, например, при игре в картишки. Бравада рассеялась внезапно. Со второго этажа особняка вместе со стулом и частями оконной рамы вылетело стекло, а вслед за этими событиями высунулся старик-привратник с окровавленной головой и заорал:
– Москали! Казимир беги!
Двор тут же потонул в дыме и грохоте от выстрелов. Я разрядил по толпе первый револьвер, сунул за ремень и сразу же из-за спины выхватил новый, быстрым шагом смещаясь в сторону от дыма. В ответ защёлкали кремневые курки, и уже уходя в перекате к конюшне, я заметил несколько вспышек сгорающего пороха, вырывавшегося из дул пистолей. Прав был Иван Иванович: побывавшие не в одной кручине гвардейцы Макроновского действительно являлись хорошими бойцами: не стушевались и моментально организовали сопротивление. То место, где я только что находился, было прошито пулями. Ориентируясь практически по ногам, мне пришлось стрелять больше по наитию, чем по ясно видимой мишени. Три выстрела в пелену дыма, и со стороны скрывавшегося за конюшней Полушкина прозвучал слившийся в единый звук раскатистый бабах! Пятеро ветеранов поставили окончательную точку в этом коротком бою. Во дворе лежало десять человек, вместе с нанятым кучером Яныком, который, едва почуяв опасность, спрятался под тарантасом.
(Анна в плену у Жульет и Понамарёва)
Плотный мешок слетел с её головы одним рывком, и кто-то больно, со словом: 'la poupouille ' толкнул в спину. Анна упала на колени и закусила от боли губу. С трудом сдерживая стон, она услышала, как хлопнула дверь, и кто-то подпёр её, то ли палкой, то ли ещё чем-то. 'Презренна не смерть, - проговорила она, подбадривая себя, - а страх этой смерти'. После абсолютной тьмы она осторожно раскрыла глаза. Скудно обставленная комната, освещённая единственной свечой с отражателем, вдруг показалась ей роскошными чертогами, как будто перед её широко раскрытыми глазами сейчас разворачивался огромный и прекрасный мир. Здесь была сбитая из досок кровать, табурет, грубая тумбочка и, самое главное, полный кувшин воды. Она осторожно подошла к нему и уже хотела припасть к зауженному горлышку и утолить жажду, как резкий и неприятный запах ударил ей в нос. 'Они хотят меня унизить, сломать, - подумала Анна, - я лучше умру от жажды, чем стану пить мочу!'. И почувствовав, что за ней подглядывают сквозь щели досок двери, схватила кувшин и выплеснула содержимое, стараясь попасть потоком нечистот в ненавистные глаза ей тюремщика.
Вопли вперемежку с отборной бранью возвестили о правильности выбора прицела. Затем всё смолкло, и через какое-то время погас огарок в противопожарной вазочке, погрузив конуру помимо тишины ещё и в темноту. Анна перестала ориентироваться во времени: утро сейчас или поздний вечер, уже было несущественно. Время стало делиться на смену её караульных, добрых и злых. Первые могли зачерпнуть и передать немного воды из лошадиной поилки да перекинуться парой слов, а злые не делали и этого. Кормить пленницу никто не собирался, и если бы не несколько корок хлеба отданные охранником, то фактически её бы уморили.