Срез. Рассказы
Шрифт:
– Паша, ну-ка, вспомни, что это?
– Однушка, – без запинки отвечал Патрик.
– Правильно. А это?
– Двушка.
– Гут. А это?
– Трушка.
– Не трушка, а трёшка, – исправлял Ваня, – хотя … эм-м… Ладно, проехали. А это что?
– Пятушка?.. – сомневался ученик.
– Ха! Пятушка! Это пятачок. А ты Патрик – дурачок.
– Сам ти, Ванья, дурачок.
Вскоре «Паша» совсем отказался говорить с нами по-английски. «Глупи весч, – объяснял он, – иметь руски друсья и не виучить руски язык…» Он стал бывать у нас почти каждый вечер. Раз похвалился, что знает художественный свист, якобы выиграл конкурс
Только я отвлёкся. Ведь рассказ не про девушку или Патрика. И уж тем более не про турка. Рассказ про моего друга Ваню. С которым нам так часто мечталось, как уедем из совка – далеко. Навсегда. Вместе это казалось почти нестрашным. Про Ваню, с которым, нетвёрдо шагая из ресторана «Юность» к метро «Спортивная», мы кричали в ночь: «Гуд-бай, Америка, а-а-а…» Особенно нам удавалось вот это: «На-на-на-на-на-на-на-най-най!!!» А у метро Ваня сказал:
– Макс, если кто-то из нас свалит первый… Это, скорее всего, будешь ты. Ты же вытащишь меня отсюда?
– Само собой, – ответил я, – какой вопрос.
И вот я свалил. Через два года получил новое гражданство. Через пять прилетел навестить родню и друзей. Время сократило их количество, но увеличило объёмы. Все по-прежнему уместились на кухне. Ваня явился последним, на белой «Ауди». Запарковался строго в неположенном месте, рядом с подъездом.
– Не боишься? – спросил я.
– В смысле?.. А-a. Не. Я с ментами дружу.
– А с бандитами?
– Полная любовь и согласие. Вообще, ты отстал, – добавил он, – мыслишь боевиками девяностых. Бандитов давно нет, сейчас всё по-другому.
– Это как?
– Ровно.
Ваня здорово поправился и стал похож на экономиста Гайдара.
– Раз чуть в харизму не дали на улице, – шутил он, – паспортом отмахался.
Когда мы остались вдвоём, я сказал:
– Ну что, поедем? Гостевую визу сделаю. А дальше можно продлять, есть варианты.
– Да нет, – махнул рукой Ваня, – ну что я там буду делать?
– То же, что и здесь.
– Да? А бизнес, магазины… Их куда?
Он встал. Закурил у окна, посмотрел вниз. На «Ауди», догадался я и сказал безо всякой надежды:
– Здесь продал, там купил.
– Э-э, блин, продал-купил! Сколько раз тебе говорил… А ты не понимаешь. Считаешь, это легко. Это очень нелегко… Они меня во как задолбали, эти магазины! Ладно, у тебя там более-менее срослось. Когда тебя вспоминаем, каждый раз думаю: молодчище. Хоть кто-то из наших смог… Всё, проехали. Подставляй стеклотару!
Педагог. Жена. Студентка. Врач…
Профессор филологии Антон Николаевич. Зарплата до восьмидесяти тысяч плюс северные надбавки. В последнее время – меньше. Полную ставку уже не тянет: давление, возраст… Много лет бросает курить и сладкое.
– Антон Николаевич! Вы здесь?
Мельком постучали. Показалась голова замдеканши.
– Пойдёмте, ну где вы?! Всё готово, ждём!
– Иду, иду.
Филолог затушил сигарету. Глянул виновато на пустые стеллажи, заклеенные коробки. Почти чужой кабинет. В деканате накрыли стол. Речи начальства звучали с обыденной фальшью. Будто на поминках, – думалось. Затем слово дали ему. Он поднял бокал.
– Уважаемые коллеги. Друзья…
И понял, что не в силах говорить заготовленную чушь. Болезненно улыбнулся.
– Ладно, чего там… Всё сказано. Выпьем за мою счастливую дорожку.
Решение уволиться, бросить постылый город возникло спонтанно. Тотчас, боясь одуматься, подал заявление. «Пора обновить декорации… Врачи рекомендуют, – лгал знакомым. – На юг. На юг… Психологи советуют: раз в семь лет менять обстановку… Туапсе или Сочи, на месте разберусь…» На кафедре, естественно, сплетничали. Всматривались, кто из длинноногих учащихся слегка пополнел. Кто недавно болел или взял академ. Амурные подвиги филолога были секретом только в его воображении.
Короткий путь до общежития, там холодно, стыдно. Там диван, на котором педагог оттрахал четверть факультета. Квартира после развода оставлена жене и детям. Дети… Дети его знать не хотят. Жена, Галя, – тем более. Опять угодила в больницу с нервным расстройством. Говорят, нетвёрдо узнаёт близких. Кто же ей всё-таки позвонил? Чёрт! А так славно всё начиналось…
Темнота, влажный снег, двоятся пятна фонарей. Город, исчерпавший себя, вымотавший тело и душу. Ещё неделя – и он станет прошлым. В комнате укутался халатом, плеснул бренди, закурил. Уютно замерцал айпэд. Вместо Фейсбука открыл записки. Душа требовала слов. Слова вставали на места, как пули в барабане. Я знаю, что такое мораль. Мораль – это не убий. Не укради. А в области секса морали нет. Есть темперамент.
Косметика – после. Отфильтровать банальности, красивости, повторы, лишние слова, выверить ритм. Убрать аллитерации, шипение, жужжание. А заглавие будет… Социальный суицид. М-м-м… Язык сотрёшь. Исповедь подонка? Ужасно. Или вот. Письма другу-беллетристу. Нет, нет… Почему бы нет? Тогда так.
Может, ты когда-нибудь напишешь обо мне. Если я раньше тебя уйду в иной мир. Что-нибудь умное, грустное. Чтоб жизнь моя прошла не зря. Я с недавнего времени стал худо понимать, что со мной творится. За три года потерял жену, детей: они не хотят меня видеть. Не разговариваю с отцом. Потерял дом, оставляю работу. Еду почти в никуда. Багаж – только шмотки и айпэд. Сомневаюсь, что бегство на юг мне поможет. Не представляю, чем я там займусь. От педагогики тошнит, но что ещё я умею?
Вчера на собрании в ЛИТО избрали нового председателя. Говорили массу добрых слов. Боюсь, второй раз услышу их только на своих похоронах. Мне пишут студентки: как жаль, что вы уезжаете. Вы такой хороший. Для самых близких я плохой. Женщины… Их было много, и не только шлюх. При этом я убеждён, что у меня лучшая жена на свете. Я люблю её, но изменял. Ещё до того, как она заболела, у меня была любовница-студентка. А уж после… Я стал недавно верить в Бога. Надеюсь, он меня простит. Я не хочу жить, братец. Еду на юг именно для того, чтобы не прыгнуть с моста в залив. Но море есть и в Туапсе.