Срочно нужен гробовщик (Сборник)
Шрифт:
— Да, это он. Помогал королю выжимать из народа последние соки. Кстати, я только сейчас разобрался, почему он так возненавидел Ричарда — задолго до гибели принцев.
— Ну?
— Людовику Одиннадцатому удалось подкупить Эдуарда: английский король за большую взятку согласился заключить не слишком почетный мир с Францией. Ричард страшно злился по этому поводу и решил устраниться: сделка была грязная. Отклонил он также предложение крупной суммы. Все, что касалось денег, да и самого дела, Мортон принимал близко к сердцу. Он ведь был на жалованье у Людовика.
— Наверное, вы правы.
— К тому же в правление сурового Ричарда он не мог рассчитывать на столь же головокружительную карьеру, как при легкомысленном Эдуарде. Он стал бы на сторону Вудвиллов, даже если бы не было никакого убийства.
— Кстати об убийстве… — начал было Брент и снова замолк
— Да?
— Об убийстве детей… Странно, что об убийстве молчат все источники до единого.
— Как так «молчат»?
— Я три дня просматривал документы того времени: письма и прочее. Нигде нет ни слова об этом, ровным счетом нигде.
— Может, люди боялись огласки? В те времена сдержанность окупалась.
— Да, но вот что еще более странно. Генрих, как вы знаете, заставил парламент принять посмертный акт обвинения Ричарда. Парламент, значит, этот акт утвердил. Так вот, Генрих обвиняет своего предшественника в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве принцев.
— Что?! — воскликнул ошеломленный Грант.
— Да, да, именно так, хотите верьте, хотите нет.
— Вы уверены?
— Еще бы.
— Но после битвы при Босворте Генрих двинулся на Лондон и сразу же занял Тауэр. Если бы он не нашел принцев во дворце, поднялась бы такая буча! Ведь у него в руках был козырный туз!
— Грант замолчал, задумавшись о странном поведении Генриха. На подоконнике громко ссорились воробьи. — До меня не доходит, — наконец произнес он, — как он мог умолчать о главном и не воспользоваться отсутствием принцев в своих интересах — не понимаю, как это можно разумно объяснить?
Поудобнее устроив длинные ноги, Брент сказал:
— Одно объяснение есть, единственное. Значит, дети были во дворце.
И снова замолк. Они с Грантом поглядывали друг на друга и молчали. Долго молчали.
— Нет, не может быть, ерунда какая-то получается, сказал Грант. — А ведь все, должно быть, объясняется очень просто, только мы пока еще не знаем как.
— Например?
— Не знаю. Времени не было обдумать.
— А у меня, чтобы думать, было три дня, но ничего путного я не выдумал. Всем известным фактам соответствует единственное объяснение: когда Генрих занял Тауэр, дети были живы. Обвинительный акт был невероятно наглый: сторонники Ричарда, верные слуги короля-помазанника, выступившие против узурпатора, обвинялись в измене. Генрих и Ричарда обвинял в мыслимых и немыслимых грехах. Тем не менее банальные жестокость и тирания — все, что он мог придумать. О детях нет и помину.
— Потрясающе.
— Невероятно,
— Так ведь это значит, что ни при жизни Ричарда, ни сразу же после его смерти никакого обвинения в убийстве принцев не было.
— Вот именно.
— Но… Одну минуточку. Тиррел был повешен за убийство. И он признался в своем преступлении. Погодите, погодите. — Грант потянулся за Олифантом и принялся быстро листать книгу, пытаясь что-то найти. — Тут все описано. Ровным счетом никаких тайн. Статуя Свободы, и та все знает.
— Какая Статуя Свободы?
— Сестра, которую вы встретили в коридоре. Тиррел совершил убийство, его судили, и он перед смертью во всем признался.
— Значит, это случилось сразу же после того, как Генрих вошел в Лондон?
— Минутку… Нашел. — Он пробежал глазами абзац. — Нет, суд состоялся в 1502 году.
Грант вдруг понял, что говорит, и с озадаченным видом повторил:
— В 1502-м…
— Да, но… Но ведь…
— Верно. Почти двадцать лет.
Брент полез в карман за сигаретами, вынул пачку и тут же поспешно спрятал.
— Курите, пожалуйста, — разрешил Грант. — А мне не помешал бы глоток чего-нибудь покрепче. У меня совсем мозги набекрень. Как в детстве, когда водишь в жмурки и тебя хорошенько раскрутят.
— Угу. В глазах туман, и голова идет кругом, — сказал Брент, закуривая.
Он молча глядел на воробьев.
— Сорок миллионов школьных учебников не могут ошибаться, — сказал наконец Грант.
— Вы так считаете?
— Да, но учебники ошибаются.
— Я привык доверять напечатанному, но теперь поостерегусь.
— Что-то вы слишком быстро превратились в скептика.
— В этом виноват не только Ричард.
— Что же еще?
— Небольшой эпизод под названием «Бостонское побоище». Слышать приходилось?
— Конечно.
— Так вот, еще в колледже, работая над темой, я случайно обнаружил, что «Бостонское побоище» и не побоище вовсе, а так, не поймешь что: толпа забросала камнями английских караульных. Жертв было четверо. Я воспитан на «Бостонском побоище», мистер Грант. При одной только мысли о нем грудь мою распирало негодованием. Кровь закипала в жилах при мысли о беззащитном гражданском населении, скошенном огнем британских войск. Вы не можете себе представить, какой это был шок — узнать, что «Бостонское побоище» — что-то вроде стычки американских забастовщиков с полицией, обыкновенная уличная свара, заслуживающая разве что упоминания в местной газетке.
Грант молчал; Брент, сощурясь, пытался разглядеть против света, как отнесся к его словам Грант. Но Грант упорно смотрел в потолок, будто увидел там чудо.
— Может, поэтому я и люблю исторические исследования. — Брент сделал еще одну безуспешную попытку привлечь внимание инспектора и в свою очередь уставился на воробьев.
Грант молча потянулся за сигаретой, Брент вынул две и щелкнул зажигалкой.
Курили, слушая гомон воробьев.
Первым прервал молчание Грант.
— Тони панд и, — сказал он.