СССР при Брежневе. Правда великой эпохи
Шрифт:
Очень ошибаются те, кто видит во всех этих проявлениях невежество и забитость советских людей. Важно подчеркнуть, что этот своеобразный сталинизм был вовсе не стремлением вернуться назад. Он являлся выражением массовой оппозиционности по отношению к отдельным сторонам настоящего. На этом сходятся не только отечественные, но и наиболее вдумчивые зарубежные историки, социологи, философы. Так, Ю.В. Емельянов в одной из своих монографий отмечает: «Растущие свидетельства разложения верхов и их безнаказанности вызывали все большее раздражение в народе. Многие люди не без основания полагали, что не знающие житейских забот правители игнорируют накопившиеся проблемы. В народе все чаще обращались к воспоминаниям о Сталине и его времени… Люди противопоставляли требовательность Сталина к себе и другим начальникам усиливавшейся бесконтрольности по отношению к власть имущим. Народная ностальгия по Сталину, проявлявшаяся постоянно в брежневские годы, стала их постоянной
В книге Емельянова также приводится заслуживающая внимания оценка видного американского футуролога Эльвина Тоффлера, увидевшего в фотографиях Сталина на ветровых стеклах советских автомобилей «свидетельство недовольства правителями страны». Это недовольство он рассматривал «в контексте всемирного протеста против господства во всем мире коррупции и бюрократизма». Примерно о том же размышляет и хорошо известный своим антисталинизмом Р Медведев: «Справедливости ради надо отметить, – пишет он в своем исследовании о брежневской эпохе, – что наступление сталинистов находило тогда поддержку не только среди генералов и маршалов или в пресловутом “среднем звене” партийного и государственного управления. Попытки реабилитации Сталина встречали поддержку и среди значительной части рядовых рабочих и служащих. Раздраженные растущими трудностями повседневной жизни, усилением власти местных бюрократов, многие люди идеализировали эпоху Сталина как время “порядка”»21.
Вместе с тем не следует полагать, что перед нами всеобщее явление. Нет. Как уже было отмечено, XXсъезд расколол все советское общество. Так же как не было едино руководство, не был един по вопросу отношения к прошлому и весь народ. Доклад Хрущёва на закрытом заседании XX съезд посеял семена, из которых произросла особая генерация советской интеллигенции, отличительной чертой которой было неприятие окружающей действительности. Позже это новообразование будет называться расплывчатым понятием «шестидесятники». Но не только будущие шестидесятники с радостью подхватили знамя, поднятое Хрущёвым. В стране с Гражданской войны и 1930-х годов имелась категория людей, обиженных советской властью. В годы Великой Отечественной войны многие забывали свои обиды, и вот теперь им об этих обидах напомнили, и угасшие было эмоции вновь дали о себе знать. Получалась любопытная и одновременно зловещая картина: не только «народный сталинизм», но и антисталинизм, прежде всего антисталинизм интеллигенции и других групп населения носили ярко выраженный протестный характер!
Кратковременную растерянность властей перед «народным сталинизмом» радикальная интеллигенция восприняла как «возвращение к сталинизму» и начала энергично противостоять этому. Это создавало в стране еще один силовой и моральный вектор. Оппозиционность этой части общества не носила столь уж массового размаха, зато была более целенаправленной и организованной, одной из причин чего являлось участие в рядах активных антисталинистов людей, прошедших «школу» различных оппозиционных течений 1920-1930-х годов и «университеты» ГУЛАГа. В стране разворачивается целая кампания, основным содержанием которой было укоренение в обществе мифологии XX съезда. Сочувствующий этому порыву Р. Медведев сообщает:
«Различных выступлений против сталинизма и Сталина в 1966 году было много. Учебные заведения, университеты, научные институты, дома ученых приглашали для бесед или лекций известных писателей и публицистов, которые зарекомендовали себя антисталинистами. Стенограммы этих собраний расходились затем по Москве и другим городам. В некоторых аудиториях состоялись встречи с А.И. Солженицыным, с Э. Генри, с наиболее активными из старых большевиков. Только старый большевик и известный антисталинист А.В. Снегов за 1966–1967 годы выступил в 13 различных аудиториях, включая и военные академии, с большими докладами и воспоминаниями. Хотя формально речь шла о Ленине и Октябрьской революции, большую часть своих выступлений Снегов посвящал разоблачению преступлений Сталина»22.
Уровень звучавшей в тот период аргументации противников Сталина хорошо виден на примере письма публициста Эрнста Генри известному советскому писателю Илье Эренбургу. Игнорируя авторитетные свидетельства крупнейших военачальников Великой Отечественной войны и даже лидеров зарубежных государств военной поры, Э. Генри жестко отчитывал Эренбурга за недооценку последствий «культа личности» (что уже само по себе звучит комично – уж кто-кто, а Эренбург, автор романа «Оттепель», наверно, разбирался в тех вопросах, о которых писал). В письме Сталин изображался главным виновником прихода к власти в Германии гитлеровской клики. Поражения Красной армии 1941–1942 годов объяснялись исключительно массовыми репрессиями. Звучали и другие обвинения, навеянные докладом Хрущёву на закрытом заседании XX съезда. Несмотря на всю курьезность попыток публициста выдать себя за главного эксперта в вопросах международных отношений предвоенной поры, а также в вопросах обороноспособности страны, по свидетельству Ю.В. Емельянова, работавшего в то время в ИМЭМО, это письмо нередко вызывало безоговорочное сочувствие и поддержку среди многих его коллег.
Среди части интеллигенции распространялись произведения мемуарно-публицистического плана, в которых рассказывалось о жизни заключенных в тюрьмах и лагерях. Несмотря на присущее мемуарам как жанру некоторое самолюбование авторов, они содержали определенного рода историческую правду. Среди ходивших в те годы по рукам воспоминаний бывших зэков можно назвать «Колымские рассказы» В. Шаламова, «Это не должно повториться» Е. Олицкой, «Тетради для внуков» М. Байтальского и другие. Вместе с тем последней волной оттепели были подняты из глубин исторического забвения разного рода документы, чья подлинность вызывает большие сомнения. В частности, речь может идти о некоем «письме Сталину», которое имело распространение в западной и эмигрантской печати перед войной. Его авторство приписывалось видному революционеру, бывшему полпреду СССР в Болгарии, позже заочно исключенному из партии и лишенному советского гражданства, Федору Раскольникову. В период своего появления этот документ почти не обратил на себя никакого внимания, но зато здорово пригодился три десятилетия спустя.
Вот такая обстановка складывалась в стране после смещения Хрущёва, вот такие непростые тенденции развития общественного мнения должны были учитывать новые вожди Советского Союза, стремясь подольше удержаться у власти. Предложивший термин «народный сталинизм» историк В.А. Козлов (этот термин им употреблен в кавычках, что представляется совершенно правильным) считает, что давление со стороны массы на власть оказалось сильнее, чем давление либеральной интеллигенции. Временно закрывая глаза на позитивные оценки Сталина, считает В.А. Козлов, власти как бы «выбирали из двух зол меньшее». Верхи, по мнению историка, «разозлили интеллигенцию», но зато «умиротворили» более грозную «простонародную оппозицию». Эта точка зрения заслуживает внимая, хотя бесспорной ее не назовешь. Представляется, что бюрократия все же не пошла навстречу «простонародной оппозиции»: она, как всегда, пыталась лавировать, использовать возникшие в обществе противоречивые тенденции для своего собственного возвеличивания по принципу «разделяй и властвуй». Разные группировки внутри правящего слоя пытались в своих интересах использовать те или иные мнения, высказываемые низами. Сторонники линии XX съезда активно заигрывали с либералами, национал-коммунисты для отстранения от власти брежневского клана готовы были разыграть сталинскую карту.
Первые столкновения по вопросу о «смене вех» в оценках сталинского прошлого произошли уже вскоре после отставки Хрущёва. Поводом послужили подготовительные мероприятия к празднованию 20-летнего юбилея Победы в Великой Отечественной войне. Не сумев в годы Хрущёва вытравить из народа память о его героическом прошлом и столкнувшись с растущими открытыми симпатиями к генералиссимусу, партноменклатура должна была теперь решать: по-прежнему искажать историю страны или все же пойти навстречу доминирующим в общественном мнении настроениям? Сложившейся обстановкой не прочь была воспользоваться шелепинская группа бывших комсомольских работников, в наименьшей степени подвергшаяся разложению в предшествующее десятилетие и желавшая навести в стране порядок, покончить с коррупцией, антисоветскими элементами, безволием и безынициативностью, – словом, со всем тем, что позже станут называть застоем. Для мобилизационного рывка группа национал-коммунистов во главе с Шелепиным нуждалась в освещении своих действий каким-либо крупным историческим авторитетом. Сталин, казалось бы, был создан для этой роли самой судьбой, тем более, что многие шелепинцы в действительности являлись сталинистами, и поэтому, обращаясь к народу за поддержкой, им особо лукавить и не пришлось бы.
Юбилейные мероприятия в СССР традиционно сопровождались выступлениями высокопоставленных особ на торжественных мероприятиях. Очередной круглый юбилей позволял Брежневу выгодно показать себя народу, подчеркнув свое лидирующее положение в партии. Поэтому юбилейный доклад по случаю 20-летия Победы Брежнев готовился произнести сам. Однако, не обладая способностью к теоретическим обобщениям, подготовить проект доклада он поручил аппарату ЦК. Пока ответственный за выполнение этого поручения Бурлацкий и другие аппаратчики готовили свои соображения, свой вариант доклада предложил Шелепин. Позже Бурлацкий вспоминал, что самым важным в альтернативном проекте было, пожалуй, восстановление доброго имени Сталина, отход от линии XX и XXII съездов. Однако обходной маневр Шелепина не удался. Его предложения были решительно отвергнуты – страх в номенклатуре, особенно в среднем ее звене, даже перед мертвым Сталиным, был слишком силен, чтобы спешить с его реабилитацией (о чем красноречиво свидетельствуют хотя бы упомянутые мемуары Бурлацкого и описание в них реакции сотрудников аппарата на составленный Шелепиным документ).