СССР: страна, созданная пропагандой
Шрифт:
Мы все жили и живем в необходимости жить в поклонении государству. И когда государство называет кого-то врагом, мы тем более должны подчиниться этому призыву. Либо клеймо врага падет на нас.
Но вот Лев Гудков выстраивает обратную зависимость, что это подчинение элиты менталитету масс, поскольку актуализируется то, что уже присутствует в массовом сознании. Но более главное замечание состоит в том, что происходит упрощение сложной системы.
Л. Гудков пишет: «Эффективность риторики врага означает собственно не „изобретение” факторов угрозы, а лишь актуализацию находящихся в культурном „депо”, на периферии общества давних, общеизвестных и „отработанных” представлений, обычно выступающих лишь в качестве средств первичной социализации, мифологических структур массовой идентичности. Поэтому трудности концептуального или аналитического толка связаны c пониманием причин перенесения подобных представлений,
Парадоксальным образом получается, что государство c «врагами» становится сильнее, поскольку оно мобилизуется вокруг одной цели, оставляя остальные задачи типа благосостояния граждан без внимания. По сути, именно такой была модель советского государства, которому всегда был нужен враг. Если в довоенное время основным врагом был внутренний, то в послевоенное время его место занял враг внешний. Каждый, живший в то время, хорошо помнит карикатуры про «оскал американского империализма» (см., например, об образе врага [21–24] или взгляд c американской стороны [25]).
Холодная война живет внешними врагами, на которых можно проецировать свои собственные страхи и недостатки, что было характерным для обеих стран. Но стоит провозгласить оттепель, как вдруг оказывается, что все на самом деле не так страшно. По крайней мере, не так, как в песне о Родине И. Дунаевского:
Но сурово брови мы насупим,Если враг захочет нас сломатьСталин действовал на опережение. Вот ситуация, которую со слов брата Михаила Кольцова, главного редактора «Огонька», рассказал карикатурист Борис Ефимов: «В 1924 году, уже после смерти Ленина, брата вызывал к себе Сталин. Хотя он уже был Генеральным секретарем ЦК, его тогда мало кто знал, и имя его не внушало еще такого ужаса. „Приезжаю в ЦК, – рассказывал Михаил, – поднимаюсь на пятый этаж, в Секретариат, и дверь почему-то открывает сам Сталин. Входим в кабинет, садимся, и вдруг он мне говорит: „Вот что, товарищ Кольцов… „Огонек” – журнал нэплохой, живой, но некоторые члены ЦК замэчают в нем определенный сэрвилизм, считают, что скоро вы будете печатать, по каким клазэтам ходит Троцкий”. Брат немного опешил, потому что Троцкий был тогда еще членом Политбюро, председателем Реввоенсовета… Он стал оправдываться: „Огонек” – журнал массовый, и мы считали своей обязанностью давать очерки о наших руководителях. Опубликовали „День Калинина”, „День Рыкова”, теперь вот „День Троцкого”, а недавно напечатали фотографию окна, через которое бежал товарищ Сталин, когда в подпольную бакинскую типографию нагрянула полиция”. Коба посмотрел на него, подозрительно прищурившись: „Товарищ Кольцов, я пэрэдал вам мнение членов ЦК – учтите в дальнэйшей работе! Всего харошего”» [26].
Как видим, Троцкий еще в силе, но в информационном и виртуальном пространствах Сталин требует, чтобы его не было. Практически он добивается исчезновения Троцкого из социальной памяти заранее – до его физического изгнания.
Анализируя резолюции Сталина на поступавших к нему документах, Леонид Максименков акцентирует, что по поводу репрессий номенклатуры любого уровня все решения принимает лично генсек. И на этом же материале резолюций он дает ответ на вопрос, почему общество разделено на тех, кто рассматривает Сталина как палача, и на тех, кто видит в нем другое.
Л. Максименков пишет: «Альбомы резолюций помогают прояснить один из главных вопросов отечественной истории ХХ века: почему даже сегодня, несмотря на тонны неопровержимых документов о терроре, в массовом сознании существует такой непреодолимый раскол по сталинской теме? Да потому что каждый видит в 37-м то, что
– „Анна Каренина” – это очень большой спектакль, подлинная трагедия русской женщины. Это настоящий Толстой, и в этом заслуга режиссуры. Великолепно актерское мастерство артистов Тарасовой и Хмелева.
Правда, сразу после этого арестовывают и расстреливают директора МХАТа Аркадьева. Но к игре артистов, декорациям и освещению претензий не будет. Действительно, 36-й, 37-й, 38-й и далее годы по списку – это не только допросы, аресты, приговоры и расстрелы c ГУЛАГом» [27].
Но он не учитывает фактор того, что позитивное отношение к Сталину «подогревается» самой властью. С одной стороны, это введение Сталина через массовую культуру, о чем много и детально писал Д. Дондурей (см., например, [28]). А с другой, поскольку Великая Отечественная война убрала c пьедестала Октябрьскую революцию как главное символическое событие, то эта смена косвенно все время поднимает и Сталина как главную персону того времени.
Это однотипно тому, как Сталин в свое время поддержал формулу Анастаса Микояна «Сталин – это Ленин сегодня». В результате при такой формулировке любая хвала Ленину косвенно поднимала и Сталина.
Но интересно, что сегодня проявляется тенденция, которая может утащить Сталина c постамента главного героя. Российский Институт социологии зафиксировал существенную смену настроений граждан. Если раньше c 2014 года приоритетом массового сознания были «Державность и военная мощь», то теперь они стали второстепенными. Теперь россияне хотят, чтобы Россия «зарабатывала» статус великой державы не во внешней, а во внутренней политике. Газетный заголовок фиксирует эти мнения как «Благополучие дороже величия». В ситуации Крыма 67 % думали, что «Россия должна быть великой державой c мощными вооруженными силами». Теперь так считают только 49 %, в то время как 51 % уверен, что «Россия должна в первую очередь позаботиться о благосостоянии собственных граждан, а державность и военная мощь второстепенны» (четыре года назад державность была второстепенной для 33 %). Меняется также отношение граждан к контрсанкциям, которые Россия ввела в ответ на санкции западных стран: позитивно к ним относятся 47 % граждан, в 2014 году таких было 60 %» [29].
Советская система всегда ломалась под материальными трудностями, идеологически она оставалась вроде бы сильной, но реальность в этих ситуациях начинала подминать под себя идеологию.
Интересно, что Россия практически в это же время выпустила даже два доклада об изменениях в массовом сознании. Первый – авторства М. Дмитриева, С. Белановского и А. Никольской «Признаки изменения общественных настроений и их возможные последствия» [30]. Здесь выделены три параметра, которые четко отражают неудовлетворенность населения: высокая готовность к переменам, надежда на сильную власть (7 % участников фокус-групп) вытесняется запросом на справедливость (80 % участников), переключение на свой тип контроля, проявляющийся в ослаблении надежды на государство, стремлении рассчитывать на свои собственные силы.
Все это детальное изучение ментальной карты гражданина, которую позволяют создать социологические опросы. Если раньше первые социологи заработали в КГБ, а потом в закрытом отделе института социологии, то сейчас в России власть верит только исследовательскому центру ФСО (в полном наименовании: Служба специальной связи и информации Федеральной службы охраны), возникшему в 2003 году.
Дмитрий Рогозин, заведующий лабораторией методологии социальных исследований РАНХиГС, говорит по этому поводу: «У социологов есть поговорка, что лучший опрос – это допрос, и мы прекрасно знаем, что в тех же США опросные технологии поначалу развивались благодаря заказам военного ведомства. Но все-таки постепенное погружение социологического знания в область военной тайны не может не вызывать беспокойства. Закрытость „социологов в погонах” воспринимается ими самими (а зачастую и многими СМИ) как преимущество – знак качества и элитарности. Но на самом деле это уязвимость, потому что, закрываясь, ты не даешь оценить свою методологию, плодишь ошибки» [31].
Второй доклад и тоже на тему антиэлитных настроений исходит от холдинга Минченко-консалтинг, авторами которого являются Е. Минченко и др. [32]. Приведем два вывода еще и из этого доклада:
«Социально-политическая ситуация чаще всего оценивается как застой, причем c отрицательным содержанием. Существующее положение дел описывается не как стабильность (когда речь идет о застое брежневского времени), а как стагнация»;
«В сложившейся ситуации усиливаются две основных тенденции: рост социальной апатии, c одной стороны, и попытка выразить свое негативное отношение к происходящему на выборах, c другой».