Стакан молока, пожалуйста

Вассму Хербьёрг

Дорте обхватила руку, лежавшую на одеяле. Кожа была гладкая, теплая, обычная. Как будто она лежала дома рядом с Верой. Это помогло. Она заставила себя думать, как хорошо, что она может растянуться на чистой постели, хотя в промежности у нее все ныло и горело. Когда в щель между гардинами проник свет и нарисовал тени на противоположной от кровати стене, она все еще не спала.

16

— Алло! Есть здесь кто–нибудь?

Не успев проснуться, Дорте села на кровати. В низ живота, как всегда при резком движении, словно воткнули нож. Дверь в коридор была распахнута, но того, кто пришел

в квартиру, она не видела. Она глотнула воздуха и прислушалась. Потянулась за халатом, встала. Кто бы там ни был, лучше встретить его стоя. Часы на тумбочке по–прежнему показывали десять минут шестого. Вытерпев обычную пытку, но не зажимаясь, хотя ей и надо было в уборную, Дорте босиком вышла в коридор.

Незнакомая женщина вешала на круглую вешалку элегантную зеленую шубку. Казалось, она живет здесь и лишь ненадолго выходила по делам. Оглянувшись и увидев Дорте, женщина ойкнула. Как будто увидела что–то мерзкое, но ее золотистая рука тут же протянулась к Дорте. Дорте пожала крепкую, теплую ладонь.

— Привет, Дорте! Меня зовут Лара, и я буду во всем тебе помогать. Том сказал, что ты не совсем здорова, но с этим мы справимся.

Все это было сказано по–русски! Слова запрыгали по комнате, как мячики. Через минуту Дорте сообразила, что стоит босиком в голубом махровом халате и плачет на глазах у этой незнакомой женщины. Пристыженная, она выдернула у нее свою руку и вытерла лицо. Склонив голову набок, незнакомка, не изменившись в лице, наблюдала за ней. Потом подняла большую черную сумку и прошла на кухню.

Дорте молча поплелась следом. Оторвав кусок от бумажного полотенца, рулон которого стоял на столе, она как можно тише высморкалась. От радости, что она понимает все, что ей говорят, у нее закружилась голова.

Лара вытащила из сумки пакет и положила его на стол. Кухню заполнил запах Николая, отчего слез у Дорте не убавилось. Она оторвала еще кусок бумажного полотенца. Все это время незнакомка болтала без умолку веселым, глубоким голосом сельской жительницы:

— Путешествие было не из легких, правда? Том говорил, ты попала в руки грубых мужиков. Ничего, мы во всем разберемся, и все обойдется. Конечно, обойдется! Все обходится. Только расслабься. Я тебе помогу. Все будет хорошо, — щебетала она, открыв дверцу холодильника. Что–то передвинула там с места на место. Вытащила мясной паштет, понюхала, сморщилась и выбросила паштет в помойное ведро, нажав на педаль. Потом достала из сумки блокнот и стала что–то записывать, как ревизор, исполняющий свои обязанности. Она снова вышла в коридор, открыла двери комнат и очень быстро осмотрела их, словно куда–то спешила.

Дорте еще так и не дошла до уборной, но теперь это было вроде уже и не важно. Она слушала рассказ о том, как все будет хорошо, какая это замечательная квартира и какой сказочный город, а главное, что Том — славный парень. Слова Лары походили на песенки, которые Дорте слышала в детстве, или на чтение отца вслух. Все вдруг стало просто. И только потому, что эта женщина говорила по–русски.

Вскоре Лара вернулась на кухню и включила кофеварку. В этой стране не умеют варить кофе. Ни кофейной мельницы. Ни банки с коричневыми зернами. Лара поставила на стол чашки и стаканы. Ее руки летали, как стремительные ласточки. Дорте опустилась на краешек стула. Лара повернулась к ней, словно только что обнаружила ее в кухне.

— Приведи себя в порядок! Сейчас мы позавтракаем и поболтаем.

Повинуясь приказу, Дорте ушла в ванную. Ей нестерпимо хотелось писать. Но она уже выплакала все слезы, услышав чудесные русские слова,

теперь нужно было всего лишь перетерпеть боль. Сменив прокладку, она вымыла руки и умылась. Из зеркала на нее смотрело лицо прокаженной. Струпья на губах уже отвалились. Но губы еще кровоточили. Она прижала к ним туалетную бумагу, стараясь не замечать, как они разбиты. Ей не хотелось заглушать звук русских слов. На полке под зеркалом стоял флакон с кремом. Она намазала им лицо, причесалась и резинкой стянула волосы на затылке. Потом достала из чемодана чистые вещи, оделась и выползла в кухню.

Ларе было лет тридцать. Глубокие морщины в уголках рта и на лбу напоминали морщины матери. Смуглая кожа, как у тех, кто каждый день работает на воздухе. Шея в мелких трещинках, будто старинная ваза. Волосы светлые и длинные, как у Веры. Но не такие блестящие. Скорее они походили на солому, долго пролежавшую под дождем. Лара сильно красилась. Улыбка часто, но лишь на мгновение освещала ее лицо. Все, что бы она ни делала, она делала быстро и ловко. Словно все время думала о чем–то другом или куда–то спешила. Ни худая, ни полная. Она как будто раз и навсегда втиснулась в узкие джинсы и облегающий джемпер. На бедрах у нее был металлический поясок, поблескивавший при каждом движении. Между пояском и джемпером виднелся валик голого тела.

На завтрак Лара пила кофе, Дорте — молоко, она думала, что, наверное, Лара ей нравится потому, что говорит по–русски.

— Том считает, что тебе надо отдохнуть несколько дней, пока ты не поправишься и не привыкнешь к новой обстановке. Он замечательный, но он должен быть уверен в тебе.

— Что значит — уверен?

— Ты не должна болтать с соседями или жаловаться им. Правда, они не понимают ни по–русски, ни по–литовски. Я вижу, ты измучилась в дороге?

— Не знаю… — Дорте опустила глаза.

— Том говорил, что ты даже в обморок упала от потери крови.

— А–а… да… так было…

— Это один из клиентов?.. Он был слишком грубый?

Не отвечая, Дорте разглядывала свои руки. Ногти обломаны или обкусаны. Кожа на руках — серая. Руки у Лары были золотистые.

— Ладно! Расскажешь только то, что хочешь. Сколько тебе лет? Восемнадцать?

— Будет шестнадцать. Первого декабря…

Лара сделала большие глаза, словно со стороны Дорте было ошибкой, что ей еще не исполнилось шестнадцать.

— У тебя были клиенты в Стокгольме?

— Нет.

— Почему?

Внезапно нахлынуло отвращение, и Дорте захотелось, чтобы этот разговор поскорее закончился.

— Пожалуйста, скажи мне, который час? Часы на тумбочке остановились.

— Конечно. Вот только поедим, — сказала Лара и взглянула на свои ручные часики. — Уже почти одиннадцать… Где это случилось? — Ее крупные губы поджались, словно она хотела их проглотить, но глаза не отрывались от Дорте.

— Не помню… В какой–то бане, — прошептала она. Этого говорить не следовало. И думать об этом тоже. Губы и подбородок больше ей не подчинялись. Челюсти двигались так, словно рот у нее был набит хлебом.

— Что он с тобой сделал?

— Они сидели в креслах…

— В креслах?

Дорте кивнула и глянула в окно. Пальцы разжались, и хлеб выпал на тарелку. Пошел снег. На оконном стекле снежинки ложились друг на друга. Потом соскальзывали вниз. Где–то далеко из труб поднимался дым. Его мохнатая белая полоса разделялась на две части. Половинки уплывали каждая в своем направлении.

Дорте не видела домов на другой стороне улицы, потому что до земли было страшно далеко. Только крыши. Плоские крыши. Скоро их целиком покроет снег.