Стакан молока, пожалуйста
Шрифт:
Дорте осторожно встала, взяла свою одежду, сумку и прошла в ванную. Когда она вышла, он стоял у окна уже в брюках. Она надела куртку и пошла к двери. В два прыжка он оказался рядом с ней.
— Ты мне так нравишься! — сказал он и обхватил ее руками.
— Спасибо! Ты мне нравишься! — ответила она.
— Жаль, что ты такая молоденькая. — Он приподнял ее волосы.
— Это ничего.
— Мы еще встретимся? Можно вместе пообедать. Поговорить и, может быть…
— Когда?
— Я еще не знаю, когда приеду в город. Как тебя найти? Телефон?
Она помотала головой. Потом
— Анна Каренина? — Он удивился, словно пытался вспомнить, откуда ему известно это имя.
35
Небо обрушило на город сразу все свои запасы воды. Деревья на склоне сердито вздрагивали под порывами ветра. Все сделалось серым с зеленоватым отблеском, как будто летом. А экран телевизора, напротив, вдруг стал черным. Сколько Дорте ни нажимала на пульт дистанционного управления и на все кнопки, изображения так и не появилось. Телевизор умер!
Ей было жалко тратиться на еду, но приходилось, пока она зарабатывала деньги на билет домой. Она редко чувствовала себя голодной. По утрам ее тошнило, днем она привыкла есть мало и медленно. Но обходиться без молока она не могла.
Несмотря на Ларино утверждение, что «Анна Каренина» приносит несчастье, она достала книгу из чемодана. И пока дождь хлестал по балкону, утешалась русскими буквами, одной украденной картофелиной и тремя ломтиками старого хрустящего хлеба, у которого был вкус бетона. На третий день Анна Каренина бросилась под поезд. Но Дорте устала от книги еще задолго до этого. Она уже не знала, на чьей стороне ее симпатии. Она понимала Вронского, понимала, почему он изменил Анне. Очевидно, он никогда и не любил ее, только хотел любить. В Ларином кресле слова казались более пустыми, чем они были дома. А может быть, она просто никогда не видела взрослых, любящих друг друга, кроме своих родителей.
Ночью она проснулась от того, что ударила отца зеркалом по голове. Это так напугало ее, что она встала и повернула большое зеркало в коридоре лицом к стене. Она не помнила, за что так рассердилась на отца, и не была уверена, что ей хотелось бы это знать. Сон был даже более реальным, чем пробуждение. Она не только рассердилась на отца, но и ударила его, хотя и знала, что он уже умер.
Дорте ходила от балкона до Лариной железной кровати, даже не взглянув на часы, не зная, утро сейчас или вечер. И когда она наконец села, то вспомнила, что уже давно не отмечала крестиком прошедшие дни.
— Ты не пойдешь туда! — сказала мать и спрятала лицо в полотенце.
— Дорогая, ты все понимаешь превратно! Эта девушка — моя соотечественница, и я помогаю ей учить русский, — немного надменно ответил отец.
— Вчера сосед делал намеки. Это так унизительно…
— На что он намекал?
— На то, что ты любишь молоденьких девушек.
Отец раздраженно фыркнул, потом отложил шляпу и обнял мать. Покачал ее в своих объятиях, как качал Веру, когда та ушибалась. Мать
— Правильно! Я люблю мою молодую красивую жену! И буду говорить это каждому встречному и поперечному. И соседям тоже.
— Не валяй дурака!
— Я и не валяю. Я говорю серьезно. Ты оставила все, чтобы выйти за меня замуж, а этим не шутят. Как ты могла подумать, что я когда–нибудь забуду об этой жертве?
— Мужчины такие легкомысленные…
— Ты несправедлива ко мне. Я не прощу, если ты будешь считать меня легкомысленным человеком! У тебя для этого нет никаких оснований. Ты знаешь, что до тебя я был неравнодушен только к одной женщине, но она умерла.
Мать выглянула из–за полотенца и хотела улыбнуться, но у нее получилась лишь жалкая гримаса. Никто из них не обращал внимания на то, что Вера и Дорте сидят на лестнице и слышат каждое слово.
— Что же мне теперь делать? — спросила мать и отошла к столу. Там она занялась яблоневыми ветками, которые срезала для выгонки.
— Не знаю. Но если тебе это неприятно, я лучше не буду туда ходить.
Мать с такой силой ткнула ветку в тонкую вазу, что удивительно, как стекло не треснуло.
— Все поймут, что это из–за твоей ревнивой и несносной жены.
— Поймут или нет, к делу не относится. А вот твои чувства касаются меня весьма близко.
— Ты считаешь меня дурой?
— Нет! Но я понимаю, что ты не доверяешь моей любви.
— Думаешь, мы стоим друг друга? — спросила мать, безуспешно разглаживая скатерть обеими руками.
— Нет! Ты гораздо лучше. Просто у меня хорошо подвешен язык.
— Посмотри! Из почек капает нектар, хотя они еще не раскрылись, — мечтательно сказала мать и взяла ветку. Потом она закрыла глаза и сунула палец в рот.
Отец подошел к ней и тоже попробовал нектар. Вдруг он как будто что–то вспомнил. Через мгновение он направился к своему креслу, сел и поставил ноги на скамеечку.
— Вера! Сбегай к Ванечке и скажи, что я сижу, поставив ноги на скамеечку, и не могу к ней прийти, пусть она сама придет сюда!
— Ты хочешь, чтобы я солгала? — удивленно спросила Вера.
— А разве ты сама не видишь, как я сижу?
— Вижу, но это только половина правды.
Отец задумался, потом пригладил пальцами усы.
— Вера, ты слышала наш разговор с мамой? Что, по–твоему, правда? Разве с маминой точки зрения правда не в том, чтобы я туда не ходил?..
— Да, но… — пробормотала Вера и быстро взглянула на мать.
Тогда Дорте спрыгнула с лестницы и бросилась к двери.
— Папа, это правда! Я пойду и скажу ей это!
Дорте шла по улице, где овощи продавали прямо на тротуаре. Она промышляла так уже не раз, там редко кто–нибудь их сторожил. Если она была спокойна и сосредоточена, ей это удавалось. Крупной картошки ей хватало на два раза. Самые крупные картофелины были обернуты серебряной фольгой. Помидоры и яблоки легко спрятать в сумку. С бананами дело обстояло хуже, они продавались большими гроздьями. Сегодня она была такая вялая, что ей удалось унести только головку цветной капусты и два яблока.