Сталь и шлак

Попов Владимир Федорович

Сайла удерживал здесь не только большой заработок, но и тщеславие: главный инженер завода Георгий Аполлонович Стоковский очень считался с консультантом.

В цехе действовало уже шесть печей, но американская школа была явно не по душе русским рабочим. То тут, то там пускалась скоростная плавка. Между Сайлом и начальником цеха Григорьевым то и дело происходили резкие столкновения. Начальника цеха поддерживал директор завода, американского консультанта — главный инженер.

Однажды в цехе разразился настоящий скандал. Донецкому сталевару Павлу Цыганкову надоели лютые

морозы, короткое лето, не совсем удобное жилье в большом, многоквартирном доме, но больше всего, до отвращения, то тошноты, надоел ему Сайл. Американец дважды отстранял Цыганкова от работы, и Григорьев дважды восстанавливал его в должности. В конце концов сталевара потянуло домой, в Мариуполь, к небольшим, горячо идущим печам, где нужно было варить сталь так быстро, как он умел. Там он считался лучшим, а здесь… здесь его ругали именно за то, что нравилось там…

Цыганков собрался в Мариуполь, но, уходя, решил как следует «хлопнуть дверью».

В ночной смене, когда Сайл мирно спал, уже не в первый раз убедившись, что русская водка гораздо лучше виски, Цыганков сварил плавку вместо положенных двенадцати часов за восемь часов тридцать минут. Он сделал это сравнительно легко, без особого напряжения, и сам испугался: сколько же стали можно взять с этих печей, если поработать с душой, если рискнуть держать свод на верхнем пределе допустимой температуры?

Утром явился Сайл, надел специальный плащ, наколенники, взял принесенное рассыльным огромное, как оконная форточка, синее стекло и начал осматривать печи. Все было в порядке. Сайл подошел к доске, где отмечалась продолжительность операций, и… трубка сама выпала у него изо рта. Но ни кричать, ни ругаться он не смог: как только он замахал руками на Цыганкова, тот усмехнулся, плюнул и ушел, чтобы больше не возвращаться.

Григорьев встретил сталевара на широкой мраморной лестнице. Цыганков шел, сдвинув шапку на затылок, заложив руки в карманы, и пел: «Здравствуй, степь донецкая!» — но глаза его блестели возбужденно и зло.

Когда он коротко рассказал Григорьеву обо всем, что произошло, начальник цеха взял его под руку и повел назад.

Сайл продолжал стоять у доски, красный от негодования. Он не мог допустить, чтобы какой-то Цыганков ниспровергал самые основы американской школы…

Бледный от гнева, Григорьев подошел к нему и спросил, в порядке ли печь.

— В порядке, — ответил Сайл, не поворачивая головы.

— В таком случае Цыганков остается на работе.

— Тогда я уйду! — вдруг закричал консультант. — Совсем уйду к… — И он довольно точно указал один популярный русский адрес.

— Ну и уходи! — крикнул Григорьев, показав рукой на выход.

Сайл с силой бросил на площадку свое стекло — оно разлетелось мелкими синими брызгами, — выбежал из цеха, сел в машину и уехал.

Григорьев позвонил директору. Случай был не совсем обычный, и директор немедленно явился в цех. Он выслушал Григорьева, осмотрел печь и вызвал главного инженера, не сообщая ему, в чем дело.

Стоковский неохотно подошел к печи. Должен ли он заниматься такими мелочами? Его дело — руководить вообще. То ли дело за границей! Там и начальник

цеха не станет осматривать печь — это с успехом сделает обер-мастер…

Только после того, как главный инженер все-таки осмотрел печь и нашел ее в полном порядке, Григорьев сообщил ему об уходе консультанта.

— Это дело серьезное, — сказал Стоковский, многозначительно глядя на директора. — Вам, молодой человек, — обратился он к Григорьеву, — учиться надо у Сайла, для этого мы его и держим. У него за плечами двадцать лет заграничной практики, солидный опыт, богатое прошлое, а что у вас?

— А у меня… — задыхаясь, ответил Григорьев, — у меня будущее советского инженера в Советской стране.

Главный инженер холодно улыбнулся и поехал к Сайлу — уговаривать его вернуться в цех. Консультант был непреклонен.

— Или я, или Григорьев, — упорно твердил он в ответ на все уговоры.

Он уже успел заехать на телеграф и дать протестующие телеграммы в Иностранный отдел Наркомата тяжелой промышленности и в Наркомат иностранных дел.

Стоковский явился к директору в очень нервном состоянии.

— Дело принимает плохой оборот, — сказал он, хмуро глядя в сторону. — Нам придется расстаться с Григорьевым.

— Нет, не придется, — усмехнулся директор.

— Что вы, Иван Сергеевич! Неустойку золотом платить, с НКИД дело иметь? Забросают телеграммами, затреплют телефонными разговорами. Стоит ли нам терять Сайла?

— Плавки маринуются, — раздраженно сказал директор, — печи не дают столько металла, сколько надо, а у вашего Сайла все хорошо.

— Ускорить плавки — значит ухудшить стойкость печей, ухудшить качество стали. Есть нормы, выработанные людьми, которые, простите, пожалуйста, умнее, чем мы с вами. В Америке…

Директор сердито махнул рукой.

Посыпались телеграммы, начались бесконечные разговоры по телефону. Директор не выдержал и выехал в Москву.

Прямо с поезда он отправился на прием к наркому.

Орджоникидзе был настроен весело, расспросил о ходе строительства, узнал, какая требуется помощь, и тут же дал указания выделить заводу завалочную машину и разливочный кран.

— Пока даю американские, но это последний раз. Следующие получишь уже наши, отечественные.

Когда разговор о заводе был закопчен, нарком как бы невзначай спросил:

— Так ты что, уральский медведь, говорят, грызанул британского льва?

— Грызанул немного, — смутился директор.

— Вот это плохо. Очень плохо, — сказал нарком. — Если уж грызть, так основательно.

— Это можно! — обрадовался директор.

— Я знаю, ты рад, но грызть надо с умом. Я тоже убежден, что цех при Григорьеве будет работать лучше, если избавить его от Сайла. Вот ты и докажи это делом.

Директор посмотрел вопросительно.

— Не люблю я соломоновых решений, — как бы про себя сказал нарком, — но на этот раз придется решить именно так. Раздели цех пополам: три печи — Григорьеву, три — Сайлу. Только не забывай: Григорьев ведь наш человек, — Орджоникидзе погрозил пальцем, — а там увидим. Сейчас по цеху какой съем стали с одного квадратного метра пода? Немного более трех тонн?