Сталин и Каганович. Переписка. 1931 -1936 гг.
Шрифт:
В чем смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство […] Денежное хозяйство – это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна […] Он очень гибкий, он нам нужен […] Развернуть товарооборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, – вот основной смысл предпринимаемой нами реформы […] Деньги пойдут в ход, пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится [343] .
343
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 530. Л. 78–98.
В конечном счете в основе нового квазирыночного курса, своеобразного сталинского «нэпа», лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам сменились идеологией «культурной и зажиточной жизни». Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обещанных в начале первой пятилетки, советским людям, прежде всего горожанам, в качестве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное питание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно использовалось как способ мотивации труда. Повышение уровня жизни после хорошего урожая 1933 г. было, конечно, относительным и заметным лишь на фоне массового голода предыдущих лет. Заполнение товарами прилавков магазинов больших городов сопровождалось голодом в деревнях некоторых регионов и после большого голода. Однако на фоне 1932–1933 гг. это была «мелочь».
Государственный террор на некоторое время был также помещен в предсказуемые рамки. Все началось со специальной директивы, которую Сталин подписал в мае 1933 г. Согласно ей из переполненных тюрем было выпущено некоторое количество арестованных за «маловажные преступления». Чекистам запретили проводить массовые аресты и депортации [344] . Подгоняемый обстоятельствами, Сталин и далее демонстрировал приверженность «социалистической законности». Именно по его предложению в феврале 1934 г. Политбюро приняло решение о ликвидации одиозного ОГПУ и создании Наркомата внутренних дел СССР. Политическая полиция как бы растворилась среди других многочисленных «нормальных» управлений нового наркомата, отвечавших за борьбу с уголовной преступностью, пожарами и т. п. Формально расширялись права регулярной судебной системы и соответственно сокращались полномочия различных внесудебных органов – орудия массового террора [345] . Определенное значение имели показательные решения по частным вопросам карательной политики, инициированные при участии Сталина. В советской политической системе именно такие сигналы служили ориентирами для чиновников и индикаторами намерений вождя.
344
Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 746–750.
345
Подробнее см.: Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 2008. С. 148–182.
Одной из первых показательных акций периода «умеренности» был пересмотр судебного дела А. И. Селявкина. В период охоты на ведьм Селявкин, бывший высокопоставленный чиновник Наркомата тяжелой промышленности, герой гражданской войны, был осужден на 10 лет якобы за продажу секретных военных документов. В заявлении из лагеря Селявкин сообщал, что подписал ложные показания под угрозой расстрела под диктовку следователей [346] . Жалоба попала на благодатную почву. Сталин, без согласия которого Селявкин не мог быть арестован, теперь дал противоположный сигнал. Как и следовало ожидать, проверка показала, что чекисты сфабриковали обвинения. 5 июня 1934 г. Политбюро отменило приговор Селявкину и потребовало «обратить внимание на серьезные недочеты в деле ведения следствия следователями ОГПУ» [347] .
346
АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 71. Л. 11–31.
347
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 16. Л. 88–89. Дальнейшая судьба А. И. Селявкина сложилась достаточно благополучно. Он пережил 1937–1938 гг., воевал и закончил войну полковником. В начале 1980-х годов он сумел даже выпустить книгу своих мемуаров (Селявкин А. И. В трех войнах на броневиках и танках. Харьков, 1981).
Шлюзы приоткрылись. В сентябре 1934 г. по распоряжению Сталина в Политбюро была создана комиссия для расследования жалоб по нескольким другим старым делам о «вредительстве» и «шпионаже». Сталин дал комиссии директивы: освободить невиновных, «очистить ОГПУ от носителей специфических «следственных приемов» и наказать последних «невзирая на лица»». «Дело, по-моему, серьезное и нужно довести его до конца», – писал Сталин. Судя по сохранившимся документам, комиссия действительно работала. Были собраны (сделать это было совсем нетрудно) различные факты о произволе карательных органов [348] . Однако убийство Кирова, о котором речь впереди, изменило ситуацию. Комиссия не довела свое дело до конца.
348
Хлевнюк О. В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М., 2010. С. 226–228.
Означало ли это, что убийство Кирова прервало далеко идущий процесс избавления от террора? Нужно признать, что такому оптимистическому взгляду на потенциальную «умеренность» Сталина противоречат многие факты. Хотя количество арестов в 1934 г. заметно сократилось, различные репрессии, в том числе по политическим мотивам, все равно исчислялись сотнями тысяч. Сам Сталин подавал противоречивые сигналы. В сентябре 1934 г., в разгар кампании за «социалистическую законность», Политбюро санкционировало расстрел группы работников Сталинского металлургического завода в Сибири, обвиненных в шпионаже в пользу Японии. Это была инициатива Сталина, который лично дал указание: «Всех уличенных в шпионстве в пользу Японии надо расстрелять» [349] . Подобный пример не был единственным. Принципиальные основы сталинской карательной системы оставались неприкосновенными. Произошло лишь некоторое упорядочение и снижение уровня террора. Несмотря на непоследовательность и ограниченность «умеренного» курса, он, несомненно, являлся косвенным признанием порочности политики «большого скачка». Поэтому, рассуждая отвлеченно, можно предположить, что вынужденный поворот мог политически дискредитировать Сталина, вызвать недовольство им в партии. Именно эти внешне логичные умозаключения всегда повышали доверие историков к различным версиям о заговорах и интригах против Сталина в рядах партийного генералитета. Особое внимание вызывал один из ближайших соратников Сталина, руководитель второй советской столицы – Ленинграда С. М. Киров. Запутанные обстоятельства убийства Кирова (о чем пойдет речь дальше) и последовавшее за ним ужесточение политического курса позволяли предполагать, что именно Киров мог продвигать «умеренную» политическую программу и притягивать к себе критиков Сталина внутри партии. Эта распространенная версия основана исключительно на мемуарных свидетельствах из вторых и третьих рук [350] .
349
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 17. Л. 31; Лубянка. Январь 1922 – декабрь 1936. С. 566; Х аус то в В. Н., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии. С. 70.
350
Распространению этих свидетельств в значительной степени содействовали работы Р. А. Медведева. См., например: Медведев Р. А. О Сталине и сталинизме. М., 1990. С. 294–296.
Если отвлечься от многочисленных расхождений в этих рассказах «очевидцев», то в целом складывается следующая картина. Во время XVII съезда ВКП(б) ряд высокопоставленных партийных деятелей (фамилии называют разные) обсуждали возможность замены Сталина на посту генерального секретаря Кировым. Киров отказался от предложения, но об этих планах стало известно Сталину. Иногда пишут, что его предупредил сам Киров. При выборах ЦК на XVII съезде против Сталина якобы проголосовали многие делегаты. Узнав об этом, он приказал изъять соответствующие бюллетени. Выждав десять месяцев, Сталин организовал убийство Кирова и устранил опасного соперника. Эти рассказы, сомнительные и противоречивые с самого начала, выглядят еще менее убедительными после открытия архивов. Даже самые тщательные поиски не обнаружили хотя бы косвенных свидетельств «заговора» против Сталина.
Скорее опровергает, чем подтверждает предположения о независимой политической позиции Кирова весь ход его партийной карьеры. Киров, как и другие члены Политбюро 1930-х годов, был человеком Сталина. Его инициативы ограничивались нуждами Ленинграда: требования новых капиталовложений и ресурсов, просьбы об открытии новых магазинов и т. п. В Москве на заседаниях Политбюро Киров бывал крайне редко. Столь же редко (видимо, прежде всего по причинам удаленности) участвовал в голосовании решений Политбюро, принимаемых опросом. В общем, из доступных пока документов никак не удается вывести не только образ Кирова-реформатора, но даже доказать, что он принимал серьезное участие в том, что называется «большой политикой». Киров был и до последнего момента оставался верным сторонником Сталина, никогда не рассматривался в партии как политический деятель, соизмеримый со Сталиным, и не выдвигал никаких политических программ, отличных от сталинских [351] . Смерть Кирова оказала неизмеримо большее воздействие на развитие страны, чем его жизнь и деятельность. Именно смерть, что часто бывает, способствовала возникновению кировской легенды.
351
См.: Хлевнюк О. В. Хозяин. С. 212–221.
Убийство Кирова
Киров был убит в штаб-квартире ленинградских большевиков Смольном 1 декабря 1934 г. После покушения на Ленина в 1918 г. это был единственный успешный теракт против высшего советского лидера за всю семидесятилетнюю историю советской власти. Однако особый интерес историков к гибели Кирова определяется не этим, точнее, не только этим. После выстрела в Смольном произошло новое ужесточение репрессивного курса, которое нередко рассматривают как непосредственную предпосылку Большого террора 1937–1938 гг. и окончательного утверждения сталинской диктатуры. Явные политические выгоды, которые извлек из убийства Кирова Сталин, породили подозрения о его причастности к организации этого теракта. Они стали частью советской официальной пропаганды в период хрущевской десталинизации и горбачевской перестройки. Хотя обычно вмешательство политиков в трактовки прошлого контрпродуктивно, в данном случае мы имеем дело с исключением. Многочисленные комиссии, созданные при Хрущеве и Горбачеве, собрали и исследовали большое количество фактов, касающихся убийства Кирова. Опираясь на эти факты, мы можем представить достаточно полную картину как террористического акта в Ленинграде, так и его последствий [352] .
352
Дальнейшее изложение основано на следующих документальных публикациях и исследованиях: Звягинцев А. Г., Орлов Ю. Г. Распятые революцией. Российские и советские прокуроры ХХ век. 1932–1936. М., 1998; Реабилитация: Как это было. Т. 2, 3 / сост. А. Н. Артизов и др. М., 2003–2004; Кириллина А. Неизвестный Киров. СПб., М., 2001; Lenoe М. E. The Kirov Murder and Soviet History. New Haven, London, 2010.
1 декабря вечером в Ленинграде, в Таврическом дворце, должно было состояться собрание партийного актива с докладом Кирова об итогах пленума ЦК ВКП(б), который состоялся накануне в Москве. Речь шла о предстоящей отмене карточной системы – вопросе, который затрагивал интересы практически всего населения страны. Сообщение о проведении актива было заранее помещено в газетах. С утра 1 декабря Киров готовился к докладу. Около 16 часов он вызвал машину и отправился к себе на работу, в Смольный. Киров вошел в Смольный через главный подъезд и поднялся на третий этаж, где размещался обком партии и кабинет самого Кирова. Киров пошел по главному коридору третьего этажа и повернул налево в маленький коридор к своему кабинету. Обязанность сопровождать Кирова в его передвижениях внутри Смольного лежала на охраннике М. В. Борисове. Он следовал в некотором отдалении. Когда Киров свернул в маленький коридор, Борисов еще некоторое время шел по главному коридору, упустив охраняемого из вида.