Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Что же касается самого Сталина, то на съезде он сорвал все свое зло на ненавистных ему грузинских «националах». Без малейшего зазрения совести он обвинил грузинских коммунистов в том, что под предлогом сопротивления вхождения в федерацию они пытались извлечь выгоду в националистических целях из своего «привилегированного» положения.
Вволю поиздевавшись над Мдивани и его сторонниками, он весьма недвусмысленно заявил, что «у некоторых товарищей, работающих на некотором куске советской территории, называемой Грузией, там, на верхнем этаже, по-видимому, не все в порядке».
И напрасно Мдивани ссылался на «школу Ильича» по национальному вопросу, а лидер украинских коммунистов Николай Скрыпник жестоко критиковал присутствующее на съезде «партийное болото». Ничего не смог сделать и поддержавший грузин Н.И. Бухарин. «Я понимаю, — язвительно заметил он, — когда наш дорогой друг, т. Коба Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма и что он, как грузин, выступает против грузинского шовинизма».
Но при всех своих достоинствах Бухарин был все же не Ленин, он не смог изменить общего русла обсуждения национальной политики. О чем, в конце концов, он откровенно поведал делегатам. «Если бы товарищ Ленин был здесь, — сказал он, — он бы задал такую баню русским шовинистам, что они бы помнили десять лет».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Но, увы, «товарища Ленина» на съезде не было, и никакой бани «русским шовинистам» он задать не мог. Молчал и Троцкий, по сути дела, предав «хорошего человека», который в эти минуты принимал несказанные физические и моральные мучения в Горках. И за свое предательство он заплатит самую дорогую цену.
Да, XII съезд еще больше укрепил позиции Троцкого среди рядовых партийцев и вдохнул надежду во всех его сторонников, продолжавших мечтать после поражения на X съезде партии о реванше. Но... этим мечтам уже не было суждено сбыться. По той простой причине, что история не часто предоставляет политикам такой шанс, какой она дала Троцкому в апреле 1923 года.
На XII съезде Ленин собирался пустить в ход три сильных козыря: «грузинское дело», сосредоточив при этом внимание партии на личной ответственности Сталина за раздувание великорусского национализма, вопрос о монополии на внешнюю торговлю, которой Сталин продолжал оказывать активное сопротивление, и тот самый бюрократизм, который уже начал захлестывать к тому времени государственный аппарат и партийные кадры.
Таким образом, Троцкий мог ставить на съезде любые вопросы и, опираясь на авторитет Ленина и его письма, добиться смещения Сталина. Однако он не сделал ничего: не дал бой Сталину по национальному вопросу, как того хотел Ленин, не предложил столь необходимых в руководстве кадровых перемен и не повел делегатов, а вместе с ними и всю партию за собой. Вместо того чтобы драться за власть так, как эта самая власть того требовала, он заключил со Сталиным «гнилой компромисс», сделав несколько замечаний к его тезисам в секретной записке в Политбюро и удовлетворившись чисто формальной капитуляцией генерального секретаря, признавшего ошибку.
Почему? Не верил в выздоровление Ленина и боялся остаться один против набиравшего силу Сталина? Но съезд показал, кто есть кто, и заговори он о власти, он бы эту власть получил. Однако вместо открытой дерзкой и отчаянной борьбы он предпочел те самые аппаратные согласования, над которыми так издевался и которые так ненавидел. Так что, по большому счету, ему можно было обижаться только на самого себя...
Сталин же делал все возможное, чтобы партийцы видели в нем верного сторонника и исполнителя политической воли Ленина. Вот только исполнял он ее весьма странно. Да, он согласился с предложениями вождя преобразовать партийные структуры и пошел на расширение ЦК и ЦКК. Правда, при этом полностью проигнорировал предложение Ленина ввести в эти органы не партийных бюрократов, а рядовых коммунистов из рабочих и крестьян. Да, он расширил ЦК и ЦКК, как того требовал вождь, но сделал это в свою пользу и еще более укрепил центральную власть.
Таким образом, произошло совершенно обратное тому, чего добивался Ленин. Численность Политбюро осталась прежней, а все 14 кандидатов в члены ЦК были его верными сторонниками. Что же касается ЦКК, то и здесь все было в порядке. Она расширилась с 5 человек до 15 и управлялась президиумом из шести человек, которые имели право посещать заседания ЦК и все отличались определенной степенью лояльности к генсеку.
Во главе ЦКК встал преданный Сталину В. Куйбышев. В 1926 году он будет переведен на пост председателя Высшего Совета народного хозяйства, а его место займет другой ставленник генсека — Серго Орджоникидзе. Ну а о том, как ЦКК работала, прекрасно сказал в январе 1924 года член ее президиума Гусев: «Центральный Комитет устанавливает линию партии, а ЦКК следит, чтобы не было от нее уклонений... Авторитет достигается не за счет работы, а запугиванием. И теперь ЦКК и рабоче-крестьянская инспекция (бывший Рабкрин) весьма преуспели в методах запугивания. В этом смысле их авторитет продолжает расти».
Одновременно Сталин принялся наводить порядок у себя в секретариате, во главе которого стоял его старый знакомый еще по Кавказу Амаяк Назаре-тян, умный и очень воспитанный армянин. Как и два других старых приятеля генсека Ворошилов и Орджоникидзе, он был, к явному неудовольствию Сталина, с ним на «ты». Да и не нужен ему слишком много знающий о нем человек в Кремле, где уже вовсю плелись интриги и заговоры. Сталин отослал «старого приятеля» на Урал, в 1930-х годах он разрешит ему поработать в аппарате ЦКК, а в 1937 году поставит в его биографии последнюю точку.
А вот четыре других секретаря Товстуха, Бажанов, Мехлис и Каннер будут еще долго верой и правдой служить своему хозяину. Товстуха был помощником Сталина по полутемным делам, а Каннер выполнял самые интимные поручения. Официально он занимался безопасностью, квартирами, отпусками, врачами и всем тем, что входит в понятие быта. А вот о том, что он делал на самом деле, можно было только догадываться. Что касается Бажанова, то он со временем сбежит от хозяйского гнева за границу и напишет весьма субъективные воспоминания. Поначалу Бажанова очень удивляло равнодушие к «текучке» генсека, но потом он понял, что тот был слишком занят предстоящей схваткой за власть. Куда больше его волновало, что затевали его соратники и противники, и он стал прослушивать их разговоры через специальное устройство, смонтированное в его столе. Что, конечно же, давало ему несказанное преимущество, и он был, по сути, единственным по-настоящему зрячим в этой толпе «слепых».
Все эта система была придумана Каннером, с подачи которого чешский специалист по телефонным линиям и сделал в столе Сталина этот своеобразный коммутатор. Как только чех закончил работу, Каннер позвонил в ГПУ и сообщил Ягоде, что Политбюро располагает полученными от чехословацкой компартии документами, которые уличают чехословацкого специалиста в... шпионской деятельности и его надо расстрелять. Соответствующие документы он обещал прислать в ГПУ позже.
На всякий случай Ягода позвонил Сталину, тот подтвердил сообщение своего секретаря, и Ягода с чистой совестью расстрелял чеха. Никаких документов он, конечно же, не получил. Однако такая пустая формальность не очень-то огорчила Ягоду (подумаешь, какое дело: расстрелять человека без каких-то там бумаг!), и он даже не стал настаивать на них. Конечно, это было преступление, но Сталина подобные мелочи, по всей видимости, уже не смущали. Он прекрасно понимал, что вся борьба еще впереди и готовился к ней...
Сталин не ошибался, и теперь ему предстояло сражаться не только с Троцким, но и со своими вчерашними сторонниками по триумвирату. Они были всерьез озабочены растущим влиянием генсека, и отношения между ними обострялись с каждым днем. И после того, как Сталин самовольно «перекроил» редколлегию «Правды», отдыхавший в Кисловодске Зиновьев написал Каменеву: «Мы совершенно всерьез глубоко возмущены... И ты позволяешь Сталину прямо издеваться... На деле нет никакой тройки (Сталин — Зиновьев — Каменев), а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав».