Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
И вся беда построенного Сталиным режима была в том, что он никогда не был родным отцом для миллионов его пасынков, ни один из которых не мог чувствовать себя уютно. Да, патриотизм — чувство, но, как и любое чувство, его надо было постоянно подпитывать и не пропагандой, а улучшением жизни и превращением Родины из злобной мачехи в добрую и заботливую мать. И вряд ли нужна человеку даже самая утонченная пропаганда, если он с пеленок видит, что со всех сторон защищен своим государством.
Однако Сталин так и не захотел понять, что после войны национальные чувства победителей обостряются и они уже не хотят питаться по карточкам, жить в землянках, пугаться каждого шороха и при этом бить себя в грудь при каждом упоминании их великой Родины.
Конечно, патриотизм очень много значил в 1920-х и начале 1930-х годов, но как быть со второй половиной 1930-х годов, когда, по заверениям Сталина, социализм уже был построен, а люди продолжали ютиться в бараках и питаться по карточкам?
Для чего делаются революции? Только для того, чтобы после них люди жили лучше (и намного лучше), чем до них. Стали жить эти самые люди в Советском Союзе лучше, чем в России? Вряд ли. Ученые, преподаватели, инженеры, врачи, военные, квалифицированные рабочие, многие крестьяне с революцией только потеряли. И тот же Хрущев в порыве откровенности как-то признался, что, даже будучи секретарем ЦК, он жил хуже, нежели в свою бытность хорошим рабочим. А это, чтобы там ни говорили, показатель... И все призывы Сталина к насильственному воспитанию патриотизма сходили на нет. После войны наступило новое время, которое требовало совсем других песен. Да и что это был за патриотизм, в который надо было заставлять верить с дубиной в руках! А если его так уж волновало преклонение перед Западом, то выход был куда как прост. Сделать жизнь такой, чтобы отправившегося в какую-нибудь загнивавшую Францию инженера тянуло как можно быстрее вернуться домой...
Можно ли было достичь, пусть и не такого, но все же достойного уровня жизни уже в те годы? Отвечая на этот вопрос, очень многие исследователи начинают рассуждать о доставшемся Сталину тяжелом наследии, о страшных разрушениях во время войны и необходимости не только восстанавливать дымившуюся в руинах огромную страну, но при этом еще и вооружаться. И вооружаться самым серьезным образом, поскольку в любую минуту «холодная война» могла обернуться «горячей».
Что ж, все так. И строить, и вооружаться было надо. И все же, имея практически безграничные природные ресурсы и на все способный народ, наверное, можно было избежать и голода, и бараков, и тусклой жизни, какой мы все жили после войны. Понятно, что министры (если они, конечно, не Столыпины) и прочие чиновники обречены в первую очередь на устройство собственной жизни. Но когда речь заходит о таких знаковых фигурах, как Ленин, Сталин, Гитлер и Наполеон, это уже мелко. Да и не для того выбирала их история, чтобы они смогли приобрести себе виллу в Ницце.
И тот же Ататюрк, который, как и всякий талантливый человек, имел свои амбиции, прежде всего думал о совершенно новой Турции, за которую он боролся и которую в конечном счете построил.
Что же касается Сталина времен его революционной юности, то мы не располагаем ни одним свидетельством о том, что в революцию он пошел ради обновленной и счастливой России. И если Ленин был рабом марксистской идеи, то Сталин пошел в революцию прежде всего потому, что это был единственный для него по тем временам путь, чтобы проявить себя. Такие вопросы, как Россия, ее народ и будущее, вряд ли тогда его занимали. Ну и, конечно, ему очень повезло с народом, который, если верить расхожей поговорке, всегда достоин своих правителей.
Привыкнув только запрещать, Сталин так и не смог понять, что, в конце концов, любые запреты лишь усилят к ним тягу. И когда Сталин на встрече с писателями вдруг заговорил о желании видеть «Литературную газету» более свободной, то ничего, кроме недоумения, у них не могло вызвать. Да и как «Литературка», которая, по словам Сталина, «не должна слишком бояться и слишком оглядываться», могла со своих страниц вещать то, за что отправляли в лагеря?
Можно до бесконечности говорить об отношении Сталина к литературе и Искусству, хвалить его за то, что не убил Булгакова, или ругать создателей «Кубанских казаков» за ложь о колхозном рае. Но при этом надо всегда помнить: любые писатели, художники и композиторы являлись для Сталина прежде всего самыми обыкновенными наемными работниками, призванными обслуживать созданный строй, и только потом художниками. За получаемые ими деньги (и деньги неплохие) они должны были всячески восхвалять режим и его вождя, и не более того. Потому и преследовались гениальные Есенин, Шостакович и Прокофьев, и процветал бездарный Демьян Бедный с весьма символичной фамилией Придворов.
Да и какое могло быть творчество там, где чиновники от идеологии во главе с такими корифеями свободной мысли, как Жданов и Суслов, а именно он сменил Александрова на посту главы Агитпрома, делали все возможное, чтобы любое представленное на их далеко не самый праведный суд произведение было выдержано в сталинском духе до последней запятой, и при этом не был бы забыт сам товарищ Сталин!
В книге Евгения Громова «Сталин: искусство и власть» приводится интересный пример того, как сам вождь «работал» с представленными ему на рецензию литературными произведениями. «Вооружившись коричневым карандашом, — пишет Громов, — кремлевский критик читает пьесу («Незабываемый 1919-й». — Прим. авт.). Вишневский вкладывает в уста своего героя реплику: «Безусловно так, Владимир Ильич!» Первые два слова прилежный цензор зачеркивает и пишет: «Конечно».
По пьесе верный ученик Ленина говорит ему: «Совершенно разделяю ваши опасения, верно». Он ее укорачивает: «Совершенно верно...» Теперь получается, что Сталин как бы одобряет Ленина. Он у Вишневского обращается к Сталину по имени-отчеству. Это коробит кремлевского небожителя. Вместо «Иосиф Виссарионович» пишет непроизносимое в устной речи: «Тов. Сталин», «т. Сталин». Не нравится ему, что он в пьесе называет Ленина Владимиром Ильичем. Замена понятная: «Товарищ Ленин». Никакого панибратства юбиляр не терпел».
Сталин был прав только в одном: если художнику платили, то он должен был думать не о чистом искусстве, а отрабатывать эти деньги. Хотя можно было себе представить, что должны были чувствовать люди от такого искусства, которое рассказывало о том, чего никогда не было в жизни. И как мне поведал один из жителей той самой станицы, где снимались «Кубанские казаки», за полтора часа этой комедии он ни разу даже не улыбнулся.
Фильм, конечно, веселый. Вот только все эти хомуты, гармони, платья и горы арбузов, которых никто из жителей станицы не видел отродясь, свозились туда со всего района. И в лучшем случае такая отработка высоких гонораров могла вызвать лишь смех. В худшем? Ну до этого дело так и не дошло, и вплоть до 1990 года Хрущев и Суслов, политические наследники Сталина и Жданова, будут указывать Гроссману, Твардовскому, Пастернаку и Шостаковичу, как им надо писать романы, стихи и музыку. И вся беда советских людей и была как раз в том, что ничего, кроме кухонного возмущения и смеха, все эти указания у них не вызывали.
Потому и писали возмущенные генералы в ЦК с требованием запретить «Иронию судьбы» Э. Рязанова как совершенно безнравственное произведение, не отвечавшее... Черт знает их чему... Но вместе с тем эти самые так заботившиеся о всеобщей нравственности генералы без зазрения совести использовали на своих усадьбах труд подневольных солдат и выпускали в море неисправные подлодки.
Да, о Сталине и его отношении к искусству написаны целые тома, но... какой во всех этих исследованиях смысл? В несвободном обществе не может быть настоящего искусства по той простой причине, что истинное творчество всегда подсознательно.
Ну а все то, что идет от слишком уж преданного режиму сознания, рано или поздно превращается в те самые строки, которые распевали при развитом социализме по радио: «В небе солнце светит мудро, от Байкала до Амура мы построим магистраль...» Которую, надо заметить, так и не построили...
Конечно, и в сталинскую эпоху у нас было достаточно произведений литературы и музыки, которыми мы можем гордиться и сегодня. Но всем своим величием они были обязаны в первую очередь тем действительно талантливым людям, которые даже при Сталине находили в себе силы творить не за страх, а за данный им свыше талант. И страшно себе представить, что было бы с мировым искусством и литературой, если бы Винсент ван Гог и Поль Гоген, Сальвадор Дали и Анри Матисс, Франц Кафка и Альбер Камю, Клод Ашиль Дебюсси и Рихард Вагнер творили бы во времена «ждановщины», а Жана Поля Сартра редактировал бы Суслов...