Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Коба дал расписку в том, что он ознакомлен с правилами отбывания гласного надзора, которые установил сам губернатор. Именно он запретил ссыльным появляться на улице после десяти вечера, гулять в городском саду, ходить на пристань, заводить знакомства с местными жителями, принимать участие в любительских спектаклях и приходить на них. Нельзя было ссыльным и собираться более пяти человек.
Первым, кого встретил Коба в Сольвычегодске, был тот самый Иосиф Федорович Дубровинский, с которым он некогда постигал азы марксизма и который уже очень скоро благополучно бежал. Были здесь и другие политические ссыльные, среди которых наиболее выделялась Стефания Леандровна Петровская. В 1902 году Стефания окончила гимназию и поступила на Высшие женские курсы. В 1906 году она уехала в Москву, где и была арестована, но из-за недостатка улик освобождена. Однако уже на следующий год ее привлекли по новому делу и летом сослали в Вологодскую губернию на два года. В Сольвычегодске она вступила в гражданский брак со ссыльным Павлом Семеновичем Трибулевым.
Сегодня уже никто не скажет, как развивались отношения между Кобой и этой самой Стефанией, но то, что она после ссылки отправилась не в Москву, а в Баку, где обосновался после своего очередного побега Коба, на кое-какие мысли наводило.
Особенно близко Коба сошелся с грузинским социал-демократом Асатиани, который проживал в довольно шумном доме Матрены Прокопьевны Кузовковой. Его жена умерла, и добрая, и любвеобильная вдова быстро утешила пламенного революционера. Они жили душа в душу, и Асатиани совсем не смущал ни тесный дом, ни семеро по лавкам. Детей у доброй вдовы было и на самом деле много, и если бы в один прекрасный день в ее доме собрались все ее постояльцы, то каждый из них нашел бы, по крайней мере, одного ребенка, похожего на него.
Такой жизнью мог бы зажить и сам Коба, однако его мало привлекала семейная идиллия, и летом он снова решил бежать. Чтобы не привлекать к себе внимания, деньги Коба на этот раз собрал среди ссыльных. Ну а чтобы оставить их вне подозрений, деньги были проиграны ему в карты. Причем бежал он, как повествует легенда, переодевшись в сарафан.
Добравшись до Котласа, Коба сел на пароход, который и доставил его в Вятку. Из Вятки он отправился в Петербург. Первым, кого он встретил в столице, был С.Я. Аллилуев, который отвел его на конспиративную квартиру дворника Савченко. Как и все старшие дворники и швейцары, тот состоял на связи с полицией и был у нее на хорошем счету. Здесь беглец как следует отдохнул, повидался кое с кем из членов большевистской фракции III Думы и двинулся дальше на юг.
Но стоило ему только появиться в Баку и приложить руку к выпуску «Бакинского пролетариата», как в охранке появилось донесение ее агента: «К типографии имеют отношение Коба, Шаумян, Джапаридзе...» Им удалось издать еще несколько номеров, после чего Сурен Спандарян был арестован, а Шаумян с Кобой поспешили в Тифлис. Но едва он появился в столице Грузии, как полиция получила очередное донесение. «Приехавший, скрывшийся из Сибири, сосланный туда из Гори, социал-демократ, известный в организации под кличкой Коба, или Сосо, — сообщал секретный сотрудник охранки по кличке Фикус, — работает в настоящее время в Тифлисе...» Другой сексот по кличке Уличный сообщал: «Известный большевик Коба приехал в Тифлис и возобновил работу в партии».
В таких условиях нельзя было и думать о работе, и Коба вернулся в Баку, где с огромным трудом избежал ареста. «Октябрь 1909 года, — вспоминала жена П. Джапаридзе. — У нас на квартире Иосиф Сталин и Серго Орджоникидзе. Вдруг появляется помощник пристава с двумя городовыми с целью ареста Джапаридзе. Моментально сообразив, что арест одновременно трех, очевидно, большевиков был бы слишком большой удачей, помощник пристава решил предварительно созвониться с начальством.
Охранять счастливую находку он оставил городовых: одного у парадного, другого у черного хода. Мы стали раздумывать, каким образом дать возможность уйти Сталину и Серго. Ясно было, что надо спровадить одного из городовых. 10 рублей «на расходы» спасли положение: один из городовых был послан за папиросами, а Сталин и Орджоникидзе, воспользовавшись этим, быстро ушли. Каково было бешенство помощника пристава, вернувшегося в нашу квартиру и заставшего только П. Джапаридзе...»
Однако далеко Коба не ушел, и уже через несколько дней сексот Михаил докладывал: «Скорым поездом № 11 в 6 час. вечера Коба выехал в Тифлис на конференцию. Там будет решаться вопрос об издании общего для Кавказа органа «Кавказский пролетарий» и другие, связанные с этим вопросы. На этой неделе Коба вернется и сейчас же приступит к постановке техники. Кому перейдет это дело в случае его ареста — неизвестно, поэтому это крайне нежелательно, так как во всех отношениях повредит делу».
Начальник Бакинского отделения Мартынов был полностью согласен с Михаилом и в своей телеграмме начальнику Тифлисского охранного отделения писал: «Арест Кобы, безусловно, нежелателен в виду грозящего провала агентуры и потери освещения предстоящей ликвидации местной организации и ее техники».
Затем сообщения следовали одно за другим. «Коба на днях приехал из Тифлиса... В Бакинском комитете все еще работа не может наладиться, — сообщал все тот же Фикус. — Вышло осложнение с Кузьмой (Сергей Дмитриевич Сильдяков — секретарь Бакинского комитета). Он за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию. Между тем присланные ЦК 150 руб. на постановку большевистской техники, все еще бездействующей, находятся у него, и он пока отказывается их выдать.
Коба несколько раз просил его об этом, но он упорно отказывается, очевидно, выражая Кобе недоверие». «16 марта, — сообщал сексот Дубровин, — состоялось заседание Бакинского комитета... Между членами комитета Кузьмой и Кобой на личной почве явилось обвинение друг друга в провокаторстве. Имеется в виду суждение о бывших провокаторах: Козловской, Пруссакове и Леонтьеве, а в отношении новых провокаторов решено предать их смерти».
Ко всем этим напастям на Кобу обрушилось еще и обвинение в доносе на Шаумяна, отношения с которым у него не сложились, и его вопрос даже собирался рассматривать партийный суд.
Был ли он виноват на самом деле? Документов на этот счет нет, по всей видимости, Кобе просто-напросто завидовали и таким образом хотели отстранить от власти в Бакинском комитете. Отношения в нем были накалены до предела, и кто знает, чем бы все эти разборки кончились, если бы на помощь партийцам не пришла охранка и не арестовала всех его членов. Сам Коба был взят по дороге. Так он снова оказался в баиловской тюрьме...
На этот раз ему было не до дискуссий и книг. Он очень серьезно заболел, и товарищи добились его перевода в тюремную больницу, для чего пришлось дать взятку известному на весь город пьянице и взяточнику доктору Нестерову.
25 июня было принято решение подвергнуть И.В. Джугашвили новой административной высылке в самые отдаленные места Сибири на пять лет. Узнав об этом, Коба обратился к градоначальнику с прошением сократить ему наказание ввиду серьезности заболевания. Однако тот даже и не подумал рассматривать его просьбу, и 23 сентября 1910 года Коба этапным порядком был снова отправлен в Сольвычегодск.
Говоря откровенно, ему очень повезло. В это время в руки жандармов попали его рукописи, и по их содержанию можно было догадаться о том, какую роль Коба играл в партийной организации Закавказья. При желании его могли вернуть с этапа и предать суду на основании новых данных. Но по каким-то таинственным причинам жандармы не дали ход делу и на этот раз, и вскоре Коба предстал перед хорошо ему знакомым губернатором Сольвычегодска Цивилевым.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ