Сталин. По ту сторону добра и зла

Ушаков Александр Геннадьевич

Верил ли сам Ленин, трясясь в своем «запломбированном» вагоне с собственным поваром, любовницей и женой, в задуманную им социалистическую революцию? Да кто его знает, может быть, и верил. Какие бы лозунги выдвигал Ленин, попади он в Россию без помощи Парвуса? Надо полагать, те же самые! Особенно если учесть, что прообраз социалистического правительства в стране уже имелся, а у власти стояли совершенно неподготовленные к ней люди.

Да и как-то мало верится в то, чтобы Ленин пошел на союз с меньшевиками и требовал лишь давления на Временное правительство. А вот чего бы он, лишенный немецких денег, добился, это уже другой вопрос. Чисто теоретический. Зато известно

другое: сидеть и ждать, пока в России будет построен капитализм и создадутся объективные предпосылки для социалистической революции, Ленин не стал бы. Ему были нужны не предпосылки, а власть...

В отличие от многих политиков того времени, Ленин обладал несокрушимой верой в свои силы, в то время как стоявшие у власти люди так толком и не знали, что же им теперь делать.

«Мы, — откровенно писал в своей книге Шульгин, — были рождены и воспитаны, чтобы под крылышками власти хвалить ее или порицать... Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть из депутатских кресел на министерские скамьи... под условием, чтобы императорский караул охранял нас... Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала у нас кружилась голова и немело сердце...»

А вот у Ленина голова не кружилась (она закружится у него потом и еще как закружится!), сердце тоже не немело, и он смело заглядывал в черневшую у его ног пропасть и при этом не ахал и не охал, как те же члены думского временного комитета во время февральских событий. В нем, как писал Фишер, не существовало даже намека на какую-то манерность, и он был начисто лишен позы. Манера обращения Ленина отличалась прямотой, язык — простотой. Сказанное им трудно интерпретировать неправильно, позиция его была ясна всем.

Не позволял он говорить двусмысленно и другим — либо «за», либо «против». Несогласных с ним товарищей по партии он бешено обличал; возвращающихся в его ортодоксальное лоно он приветствовал. Он никогда не смешивал чувств с политикой. Были у него нервы, а не чувства. Личная гордость и смирение были равно чужды ему; он знал лишь одну истину — свою собственную.

Он был сварлив, нетерпим, раздражителен. Он преследовал цель революции с оптимистической настойчивостью охотника. Он считал насилие законным, даже предпочтительным методом и защищал этот метод хладнокровно и открыто. Цель оправдывала все средства. Деньги и другие виды помощи «не пахли» — цель очищала все. Лично нечестолюбивый, сдержанный вплоть до аскетического самоотречения (он бросил играть в шахматы, потому что они поглощали слишком много времени), он жил не ради себя и не ради жены или друзей, а ради идеи.

Он был монахом-марксистом. Но идея его не имела ничего общего с религиозным идеалом или видением. Картины розового рая на земле не трогали его — он не испытывал ничего, кроме презрения к утопистам, мечтавшим об утопии без изъянов. Он был военным политиком. Как хороший главнокомандующий, он планировал полный разгром неприятельской армии, а не только захват ее укреплений.

Надо было вступить в бой, поразить врага и захватить власть — а там видно будет. Человек властный, Ленин хотел свергнуть властвующих и сам стать властью, а все остальное его мало волновало. И кто знает, может быть, так было и надо: ввязаться в драку, особенно если не было другого выхода...

* * *

Поздним вечером 3 апреля 1917 года Ленин прибыл в Белоостров, где вождя встретил Шляпников с несколькими членами Русского бюро. Едва пожав руку бывшему партийному лидеру Петрограда, Ленин стал его расспрашивать «о положении дел в партии, о причинах

переворота «Правды» к оборончеству и о позиции отдельных товарищей». Затем недовольно взглянул на Каменева.

— Что у вас пишется в «Правде»? — спросил он. — Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали!

Со свойственным ему мягким отношением к своему любимцу, вождь слегка пожурил Льва Борисовича, а о Сталине даже не вспомнил. В 23 часа 10 минут поезд прибыл в столицу. Ганецкий постарался на славу, и Ильича встретила огромная толпа из рабочих, солдат, членов Центрального и Петербургского комитетов.

В своем приветственном слове Чхеидзе выразил надежду на «сплочение всей демократии» в защиту «нашей революции». Ленин весьма прохладно выслушал Чхеидзе, затем вышел на площадь и со своего знаменитого броневика обратился к встречавшим его солдатам, матросам и рабочим. Поздравив «товарищей» с «победившей русской революцией», он заявил, что «грабительская империалистическая война» является началом гражданской войны во всей Европе.

— Не нынче-завтра, каждый день, — вещал он, — может разразиться крах всего европейского империализма. Русская революция, совершенная вами, положила начало и открыла новую эпоху. Да здравствует всемирная социалистическая революция!

Многим тогда это заявление показалось чересчур самонадеянным, и тем не менее именно в ту минуту начался новый период в большевистской политике, с его курсом на вооруженное восстание и захват власти.

Как это ни удивительно, Сталина на вокзале не было. Что и на самом деле выглядело весьма странным. Верный ленинец не приехал встречать своего вождя! И, конечно же, возникает закономерный вопрос: чем таким важным был занят 3 апреля Сталин? Боялся критики, как утверждает его биограф Э. Смит? Вряд ли. Особой смелостью Сталин не отличался, но и провинившимся школяром не был. Да и Ленин был не из тех, кто забывал подобные промахи и мог напомнить о них Сталину в любой момент. Троцкий объяснял отсутствие Сталина на вокзале в свойственной ему манере. «Этот маленький факт, — писал он, — лучше всего другого показывает, что между ним и Лениным не было ничего, похожего на личную близость».

И опять же не то. Дело не в какой-то там «личной близости» и даже не в чинопочитании, а в самой элементарной вежливости. Ну а раз так, то можно предположить, что в день приезда Ленина у Сталина были дела поважнее встречи вождя. И, как считают многие биографы Сталина, 3 апреля он принял самое деятельное участие в работе подготовительного совещания, на котором занимался вопросом объединения большевиков с левым крылом меньшевистской партии.

Что бы там ни говорили, а решение о таком объединении приняло партийное совещание, и бросить камень в Сталина было в любом случае сложно. Ко всему прочему, рядом с ним возвышался такой громоотвод, как Каменев, который играл в партии куда более видную роль и должен был принять первый ленинский удар на себя. И он действительно принял его, выслушав недовольные речи Ильича по поводу того, что происходит у него в «Правде».

Хотя все это в любом случае выглядит странно. Да и как можно поверить в то, что в тот самый момент, когда весь цвет социал-демократии встречал Ленина, член большевистского ЦК Сталин вел какие-то переговоры. Да еще на ночь глядя. На этот вопрос не ответит уже никто. Что же касается самого Сталина, то только потом, когда он начнет претендовать на первые роли в революции, до него наконец-то дойдет, какой непростительный промах он совершил в апреле 1917-го. И поспешит его исправить. Тогда же и появится легенда о встрече двух вождей революции.