Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Сталин ничем не выразил своего неудовольствия, но внутри него все дрожало от ярости. Как смели все эти «чистюли» бросать ему, признанному и закаленному борцу с самодержавием и «Ленину Закавказья» с барского стола кость в виде какого-то там совещательного голоса! Когда надо было уходить от охранки, устраивать подпольные типографии, кормить вшей в тюрьмах и замерзать на этапах, никто почему-то даже не вспоминал о его «личных чертах»! А тут...
Но спорить не стал. Как и когда-то сам Ильич, он решил идти другим путем. Обходным. Обстоятельно поговорил с Мурановым, и... уже на следующий день стал полноправным членом Русского бюро и редколлегии «Правды». Муранов ввел Сталина и в созданный для оперативного решения текущих дел Президиум Бюро, в котором он теперь вместе ним противостоял Шляпникову и Залуцкому. А чтобы избежать равного распределения голосов при решении спорных вопросов, в него была введена Елена Дмитриевна Стасова, давний и испытанный член партии.
В тот же день Муранов, Сталин и Каменев были избраны представителями большевиков в созданном меньшевистскими и эсеровскими лидерами Исполнительном комитете Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
Конечно, ничего нового Сталин не изобрел. Интриги и сила всегда были основными орудиями политиков. Да и не он один вел себя подобным образом в то буйное время. «Возвращавшиеся, — писал Питирим Сорокин о тех самых людях, которых еще совсем недавно так восторженно встречали из ссылок, — корчили из себя героев-покорителей и жаждали, чтобы их почитали как освободителей, отцов-благодетелей... Многие из возвратившихся «политиков» наглядно демонстрировали собой неуравновешенность сознания и эмоций.
Проведя годы в тюрьмах и ссылке, на тяжелых физических и изнурительных работах, они стали насаждать обществу методы и жестокость, от которых сами же страдали в свое время. Они навсегда сохраняли в себе ненависть, жестокость, презрение к человеческой жизни и страданиям людей... Советы, вербованные из таких «героев», буквально на глазах теряли чувство реальности...
Речи их лидеров и манеры вести себя были наполнены помпезным абсурдом. Казалось, что у них нет ни чувства юмора, ни способности увидеть комизм своей позы со стороны».
«Неуравновешенности сознания и эмоций» у прекрасно владевшего собой Сталина не замечалось, что же касается жестокости, тот тут преподобный Питирим не ошибался. Затем настала очередь Шляпникова и его молодых сотрудников. И, буквально вырвав из рук бразды партийного правления, Сталин превратился в главного «партийного организатора в Петрограде».
«Сталин, — писал американский историк Улам, — одержал победу в своем первом открытом политическом состязании. Вряд ли он мог рассчитывать на реальную помощь со стороны мягкого и нерешительного Каменева, но он был самоуверен и обладал властными манерами, которые, пусть и претили его товарищам, все же в те смутные времена оказывали свое воздействие. Он еще далек от того законченного интригана, каким станет через несколько лет, но все же одержал верх над соперниками... В этот момент Сталин был, несомненно, первым среди большевиков».
Не выдержал оказанного на него давления и Молотов. Он ушел из редакции. Вряд ли он уже тогда осознавал, что идти против Сталина себе дороже. По всей видимости, его уход был связан с нежеланием исполнять роль подчиненного там, где совсем еще недавно он правил сам. «Меня... из редакции вышибли, — вспоминал он потом, — так сказать, деликатно, без шума, но умелой рукой, потому что они были более авторитетные, без всякого сомнения».
Да и Троцкий не сомневался в том, что именно Сталин был инициатором переворота в руководстве «Правды». «С помощью Каменева и Муранова, — писал Лев Давидович, — он первым делом отстранил от руководства слишком «левое» Бюро ЦК и редакцию «Правды». Он сделал это достаточно грубо, не опасаясь сопротивления и торопясь показать твердую руку». «Пользуясь своим формальным старшинством, — вторил Троцкому И. Дойчер, — которое ему давал титул члена Центрального Комитета с 1912 года, он «сверг» петербургское трио (Шляпников, Залуцкий и Молотов) и вместе с Каменевым захватил редакцию «Правды».
Трудно сказать почему, но, по сути дела, спасший Сталина Муранов проработал в Питере всего две недели и уже в середине марта отправился по «распоряжению партийного руководства», то есть Сталина и Каменева, в свой родной Харьков. Каменев и Сталин стали полновластными хозяевами «Правды». Вряд ли Сталин испытывал хоть какую-то благодарность столько сделавшему для него человеку, но Муранова в годы «большой чистки» он не тронул. В отличие от остальной ленинской гвардии, тот почил в бозе в 1959 году, когда самого Сталина давно уже не было в живых.
Во многом эта лояльность объяснялась поведением самого Муранова. Умный и осторожный, он ни словом не обмолвился о том позоре, через который прошел в марте 1917-го вождь всех народов. И известие о том, что именно Сталин «клеймил позором трусливое и предательское поведение Каменева на суде над большевистской «пятеркой» — депутатами IV Государственной думы», он воспринял как должное. Клеймил так клеймил...
Таким образом, всего за каких-то три дня Сталин получил тройное повышение и в отсутствие Ленина и его сподвижников стал одним из самых видных партийных деятелей. Ну а полученный им еще в 1912 году мандат члена Центрального Комитета настолько усиливал его и без того крепкие позиции, что он мог без особого труда противостоять практически любому сопернику. Хотя этот мандат по тем временам вовсе не означал «зеленой улицы» для его обладателя. Тот же Шляпников являлся точно таким же членом ЦК, как и Сталин, и тем не менее получил, как говорится, по шапке.
Да, в известном смысле прибывшая из Сибири троица переворот совершила, но до полной победы было еще очень далеко, и Сталину еще предстояло укрепить завоеванные позиции. Что для этого было надо? Да только одно: доказать свою способность выдвигать идеи, которые смогли бы увлечь за собой как членов партии, так и рабочих. Но если с амбициями у Сталина все было в порядке, то с новыми идеями, как мы уже очень скоро увидим, дела у будущего вождя обстояли намного хуже...
Как и следовало ожидать, первую скрипку в «Правде» стал играть наиболее близкий к Ленину и остальным членам заграничного ЦК Каменев. Непонятно только, в чем выражалась эта близость, поскольку с первых же номеров он повернул газету на 180 градусов и принялся призывать... к поддержке Временного правительства, которое «действительно боролось с остатками старого режима». Никакие суды оказались не властны над его убеждениями, и Каменев быстро вернулся на позиции «революционного оборончества». «Когда армия стоит против армии, — писал он, — самой нелепой политикой была бы та, которая предложила бы одной из них сложить оружие и разойтись по домам. Эта политика была бы не политикой мира, а политикой рабства, политикой, которую с негодованием отверг бы свободный народ». И этот самый «свободный народ», по его мнению, был обязан «на пулю отвечать пулей и на снаряд — снарядом».
Столь резкий поворот в политике партийной газеты вызвал возмущение у сторонников ленинской линии, и этот вопрос разбирался на заседании членов Бюро и Петроградского комитета. Однако все дебаты ничем путным так и не кончились. Ну а что же сам Сталин? Дал ли, как верный ленинец, отпор «оборонцу» Каменеву, который презрел все ленинские идеи? Да ничего подобного! И все, что он писал в своих первых статьях, полностью противоречило... прежде всего самому Ленину.
Как это было ни удивительно, но Сталин проявил прямо-таки полнейшую неосведомленность относительно практически всех ключевых проблем большевистской политики в том виде, в каком они были определены его вождем. О чем бы он ни писал: о войне, о Советах, о Временном правительстве или будущем русской революции, нигде не чувствовался самобытный мыслитель. Все его речи, статьи и замечания так или иначе повторяли в общем-то уже сотни раз сказанные другими политиками мысли. Потом будут говорить о том, что на Сталина так повлияло его нахождение в Исполнительном комитете Петросовета, где правили бал социал-демократы.