Сталинград. Том пятый. Ударил фонтан огня

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

* * *

Их вызволил, поднял на ноги старший сержант Нурмухамедов. Резь от набившейся земли не давала толком видеть; насилу прочистив снегом глаза, они узрели: доброй половины дома, что прикрывал их с правого фланга, нет…Красным уродливым месивом лежали кирпичи, над ними пышно курилась розовая пыль. Из-под обломка обгорелого бревна в распахнутом чёрном бушлате, изорванном тельнике лежал плотный морпех, без лица; на выпуклой груди косо застыла нижняя челюсть, ниже кудрявого чуба бурела укая полоса лба без бровей с опалённым лоскутом кожи…а в середине-обрывки сухожилий, иззубренный

край костей и чёрно-красный глянец, будто клюква с сахаром в черпаке. Дальше в изватланных грязью телогрейках лежали ещё двое, другая пара в шинелях. Тот, что был основательнее других откопан сапёрными лопатками – совсем юнец, с веснушками и отроческим овалом лица, которого в батальоне старшие ласково кликали непременно – «Лёнька-братишка» или «сын полка»; по груди его резанула пулемётная струя, в четырёх местах продырявлена шинель, из отверстий торчали опалённые хлопья.

Командир роты Кошевенко в окружении взводных офицеров, срамно матерясь, подошёл к длинной стёжке трупов. Они лежали в накат, плечом к плечу в разбросанных позах, зачастую непристойных и страшных. Тут же похаживал стрелок с винтовкой, с марлевой повязкой до глаз. В центре трупов дышала угарной вонью глубокая воронка, обвалившая заднюю стену траншеи более чем на семь метров. Около трупов была густо взмешена сырая земля, издали похожая на отварную гречиху; виднелись следы многих ног, глубокие шрамы в брустверах, оставленные осколками.

Капитан остановил напиравших стрелков и со взводными протиснулся к погибшим. Офицеры о чём-то жестоко и кратко говорили. В это время солдаты, изломав ряды, устроив толчею в траншее надвинулись ближе к трупам, снимая каски, ушанки, рассматривая убитых с тем чувством скрытого трепетного страха и звериного любопытства, кое испытывает всякий живой к сакральной тайне мёртвого. Тут же, чуть в стороне, виднелись – наскоро собранные в кучу куски конечностей, шмотья шинелей, рваные сапоги выше обреза голенищ забитые студнем кровавой плоти…

Кто-то молча крестился, кто смахивал слезу, кто-то глухо, давясь словами, клялся отомстить, смотрели ещё раз и поспешно, не оглядываясь, отходили. И после долго берегли молчание, пробираясь на позиции, спеша уйти от воспоминаний виденного.

…Суфьяныч, Буренков и Черёма насилу пробились впереды. Остолбенели возле Лёньки-братишки, сомкнув губы, запоздало обнажив головы.

– Этот…этот малой в смертный час…ковось кликал? Мамку подишь? – глядя на Лёньку, дрожа подбородком, по-бабьи всхлипнул Григорич. Отвернулся и, глядя в сторону, зашагал прочь увалистой, медвежьей роскачью.

– Ну, какого х…стоим, товарищи красноармейцы?! – взорвался Кошевенко. На буром лбу, его выступил ядрёный зернистый пот. – Марш по места-ам! Эка звери, хамьё! Вылупились. Трупов не видели? Аль завидно мёртвым стало? Так успеется! Субботин, разберись со своим взводом.

– Есть! Взво-оод…

– Тьфу, кровишши-то! – Кошевенко чистил мысы сапог о снег.

– Ну так! Этому обое ноги оторвало, этому голову…

– Санитары где? Носилки?! Чёрт вас дер-ри…

– Да какие уж тут санитары, товарищ капитан…Будем живы, сами присыплем, – предложил старший Чижов.

– Добро. Ерёмин, Давыдов, за мной!

* * *

– …отклевались стервятники, наглотались мяса и крови! – Танкаев бросил ненавидящий, полный огненной злобы взгляд на улетевшие бомбить переправу немецкие самолёты. Там – теперь клокотала-бурлила Волга; там, взвихрялись хрустальные кипарисовые рощи воды, окрашенные кровью пехоты, там под ревущим моторами-бомбами каменным небом форсировала кипящую воду 138-я сибирская дивизия. Там, за плечами, был ад. Здесь, на оплавленных, обугленных руинах Сталинграда был эпицентр его чистилища. Эта была битва за мир, за последние идеалы. Сталинград научил каждого осознать и прочувствовать до мозга костей, что такое Жизнь и Смерть.

Между тем свинцовая грозовая стена, плотно сотканная из дымов пожарищ, несусветной пыли, гари и чада выхлопных газов немецкой техники, сотен тысяч ног пехоты, с неотвратимостью Злого рока метр за метром пожирала последние проталины и островки свободных участков города. Теперь уже явственно был слышен ползучий гусеничный лязг тяжлых машин, рыкающий гул мощных моторов. Сквозь толстые подмётки сапог пугающе чувствовалась дрожь стонущей земли.

В эти, звенящие нервами, последние минуты перед атакой врага, Магомед Танкаевич ещё раз пробегался взглядом по стрелковым цепям, артиллерийским-миномётным батареям, укрытым в развалинах танкам, охраняя их всех своим тревожным, строгим, любящим чувством отца-командира.

Смотрел в суровые, замкнутые лица воинов, точно хотел запомнить их на всю жизнь. Вглядывался потому как знал: многих, очень многих он видит в последний раз.

Рукастый, жилистый Зоря сидел на корточках, оглаживая плоский, как блин, воронёный диск «дегтяря», и казался смертником, что наполнен иступлённой решимостью отдать свою жизнь в этой последней жестокой схватке…

Сержант Подкорытов, по прозвищу Корыто добивал окурок, воровато держал смятый мундштук папиросы в кулаке, выпускал струю дыма в порыжелый рукав шинели.

Старшина Петренко, «дядя Митя», «Василич», как уважительно звала его молодёж, спокойно отвечал на вопросы своих бронебойщиков, будто они были вовсе не на линии огня, а сидели на пашне, в окружении грачей и рассуждали о будущем урожае.

Вылерий Рыбаков положил на колени снайперскую винтовку, туго запелёнутую грязными, серыми бинтами, не мигая смотрел на бурый затопленный снег.

Осетин Лазарь Дзотов из Дур-Дур Дигорского района с земляком Рутэном Абжандадзе, как обычно, горячо спорили: кто лучше готовит – грузины или осетины – сырные треугольные пироги, у кого вкуснее жарятся на углях рёбрышки и передние ножки барашка, у кого краше пиво…

Егошин Артур беззвучно шептал молитву, словно хотел испросить у Бога жизнь для своих сотоварищей, дать им возможность выстоять, не дрогнуть в бою.

Многих других верных бойцов фиксировал взгляд комбата Танкаева, но ещё больше – не находил, испытывая ноющую не утихавшую боль.

– Сейчас «крестовики» начнут долбать! – Ротный Безгубов нервно смотрел на часы, на передний край, где за развалинами рокотали моторы. Ожидал, когда на скорости, вращая катки, вырвутся танки. Наведут орудия, выпустят жидкое пламя и, дрогнув от грохота, снова исчезнут за домами.