Сталинград. Том пятый. Ударил фонтан огня
Шрифт:
– Русиш залдатэн сдавайтесь! Вы окружены…Бросай оружие – выходи. Не бойся! У вас осталось 10 минут.
Закалённый войной, бесконечными боями, комбат Танкаев оставался бесстрастен к ухищрениям врага. Удивляло другое: он ловил себя в эти минуты на том, будто всего, что происходило вокруг, не случилось. Словно это ужасный сон, в коем воплотились людские страхи, предчувствия, гнетущее ожидание беды, подспудно живущее и в нём, когда по несколько раз на день он порывался связаться с полком, узнать, как проходят боевые действие, что опасения его батальона напрасны. И можно проснуться, с облегчением увидеть, что он находится в блиндаже, на столе закопчённый чайник с кипятком, рядом Вера читает письмо из дома, на стене до боли знакомая карта Сталинграда, где на пересечении центральных улиц, невдалеке от его позиций, воюет батальон побратима майора Воронова, а там на левом фланге – держатся заслоны пехоты подполковника Соболева. Но сон не прерывался. Ветер из разбитых стен ерошил волосы бойцов, ожидавших жестокого штурма. Измученные санитары продолжали выносить тяжело раненных из окопов, кровавые бинты пестрели тут и там. И он с горькой тоской убеждался, – это суровая явь.
…Секунды отсчитывали последние минуты, но память упрямо, как в перевёрнутый бинокль, уносила его вместе с птицами вдаль, к далёким заснеженным пикам Кавказа. В Дагестан, в Гидатль, в любимую Ураду. Он ни на день не забывал о родном ущелье. Чувствовал Ураду, как живой организм. Слышал, как спит родовая сакля, как дышит родной аул, как дышат люди Урады, с каким почтением совершают намаз.
…Минуты истекали, как вода сквозь пальцы, а он, обернувшись беркутом, продолжал парить над скалистыми горами, слышал гордый клёкот братьев орлов, мудрость стариков на годекане. Видел застывшие тени на склонах гор от розовых облаков, пёстрые табуны лошадей, снежные отары овец. Стройных чернокосых девушек в долгополых платьях, что танцевали на зелёной траве… Видел и старика в папахе с родным забытым лицом…Как обычно он сидел на волчьей шкуре, на том же камне, оперевшись на глянцевитый посох, как прежде смотрел на далёкую цепь красных гор, и морщины его были красно-медные от низкого солнца.
…Орёл-Магомед продолжал находиться на уступе, ухватив полумесяцами железных когтей скальный край. Вытянув вперёд, чуть склонив на бок орлиную голову с большим отточенным клювом, он смотрел с уступа отца и вспоминал разговоры мужчин, которые велись в кунацкой отца.
Помни: в семье всегда очень гордились своими предками; говорят, что прежде, во времена Белого Царя, и ещё раньше – все они были мужественными-сильными людьми, настоящими воинами-гази.
В кунацкой отца часто заходили разговоры об истории Дагестана, о великом Имаме Шамиле, о славном Гидатле и его героях – о легендарном земляке Хочбаре, об Ураде, которая находится высоко в горах, в самом центре Гидатлинской долины.
Седобородые мудрецы говорили: взаимозависимая и дружная жизнь семи селений Гидатля на протяжении веков выковала Гидатлинское общество жизнеспособным, абсолютно независимым и самостоятельным.
Гидатль никогда не был в подданстве ни Хунзахского, Аварского ханства. Свидетельство тому героико-эпическая поэма о знаменитом Хочбаре, – рассказанная очевидцами и написанная арабскими и дагестанскими учёными.
Главным идеологом освободительной борьбы горцев Дагестана, в результате которой был разгромлен в горах Аваристана покоритель вселенной Надир-шах, был знаменитый Ибрагим-Хаджи аль-Гидатли аль-Дагестани. По его призыву горцы Дагестана поднялись на борьбу против покорителя Индии, Передней и Средней Азии шаха Надира, сорвали его план на Россию, с позором изгнали из Дагестана, тем самым ускорили падение военного могущества Ирана и развеяли миф о непобедимости его шаха.
С раннего детства сыновья Танка усвоили: в героическом прошлом Гидатля живёт его неистребимый непокорённый дух, вечный зов предков, кои легко расставались с жизнью во имя чести и свободы.
Усвоили сыновья Танка и другое: их сельчане – народ не только отважный и смелый, но и добродушный, весёлый, щедрый, гостеприимный. Чего здесь только не увидишь и не услышишь: пение птиц, крик петуха, плач ребёнка, клёкот орла, ржание и топот быстроногих табунов, неутомимый звон кузниц, рёв буйволов возвращающихся с пастбищ, блеяние баранты, людской смех, шутки и песни…Но одна песня всегда для Гидатлинской долины была главной. Это песня о Хочбаре. Её пели самые знаменитые певцы, её передавали из уст в уста, из поколения в поколение. И до сих пор Гидатлинцы свято чтут своего легендарного земляка, своего Робин Гуда. Хо! Кто из мальчишек Урады и других аулов не представлял себя Хочбаром??
…В далёком детстве и Магомед часто представлял, что не Хочбар, а он сам мчится на коне с ружьём, по горным тропам, по отвесным скалам, переправляется через бурливые горные реки, нападает, как сокол, громит, забирает награбленное у богатеев и раздаёт всё радостным беднякам; будто сам он бьётся насмерть с нукерами коварного Нуцала, без страха едет к нему, вступает с ним в роковой спор, а потом, схватив его сыновей, бросается в огонь…
Уо-о!! Прошло столько лет, но песня о Хочбаре до сих пор в его сердце – в ней и удаль народного героя, и свободолюбие гидатлинцев, и мучительная тревога за родной край.
…Сам Танка сын мюршида Гобзало, как и его предки, был человеком свободным, смелым, трудолюбивым – достойным примером для своих детей. Несмотря на свой высокий рост и силу, он никого не обижал, но и никому не позволял задевать своих близких. Более того, он никогда не кичился ни своими предками, ни силой.
В ушах сыновей навсегда остались звучать его твёрдые слова: «Настоящий мужчина сам должен решать свои проблемы». Отец до последних дней оставался несгибаемым горцем и большим тружеником. Как и у других зажиточных крепких горских семей, у него были хутора, где он почти круглый год содержал скот. Летом часто, забрав сыновей с собою, находился на альпийских пастбищах, а весной-осенью ему приходилось заниматься земледельческими работами-пахотой, посевами, молотьбой. Монотонный, тяжёлый физический труд, но важный, а более необходимый для содержания большой семьи и помощи нуждающимся родственникам. Как иначе?..
В Ураде у него построен просторный двухэтажный дом. Танка очень любил своих детей: дочек и сыновей. Последних в особенности. Любил всех одинаково, но в тайниках души, чуть больше других, выделял среднего Магомеда, за поразительное трудолюбие, упорство в достижении поставленной цели. Удивляли его усидчивость за уроками, неистовое рвение в спортивных состязаниях на гидатлинском ристалище, быстрота ума и невероятная память!
…Магомед хорошо помнил, как однажды отец позвал его в кунацкую, где сидели уважаемые гости, положил ему на голову, тяжёлую, как медвежья лапа, руку и, подняв пенный ребристый рог тура, при всех сказал: «Уверен, из него выкуется настоящий мужчина. Человек. Воин.»
Горцы никогда не баловали своих сыновей. Но в этот раз после сказанных слов, отец оказал небывалую честь для сорванца-сына, – усадил рядом и позволил разделить вместе с ними, взрослыми мужчинами, праздничную трапезу.
Суровая жизнь горцев Кавказа столетиями выковывала сильные, крепкие характеры, закаляла их в огне и крови бесконечных войн, вычеканила и суровые нравы-обычаи.
Что же до отваги, силы и сноровки Танка, равно и о его отце – мюршиде Гобзало, – в Гидатле ходило немало ярких историй. Чего только стоят его необычайные, полные риска и смертельной опасности, приключения в Грузии!…
Старый Танка, сидевший на камне, точно почувствовал взгляд сына, стал оборачиваться, когда чужой голос из динамиков, лающий – властный, сорвал с уступа орла, разбил опаловую филигрань видения, как злобно брошенный камень – стекло.
* * *
– Время истекло-о! Тупоголовые иваны…вы такие же упрямые бараны, как и ваш комбат! Ну, да чёрт с вами. Собакам собачья участь. Танкаев, слышишь меня?! Это я – твоя смерть. И за мной идёт ад! Будь ты пр-роклят, я рад, что в тебе не ошибся! Клянусь мечом Зигфрида, я уважаю настоящего противника! Слышишь меня, майор? Нас-то-я-ще-го. И потому я иду за твоей головой!