Сталинград.Том шестой. Этот день победы
Шрифт:
23 октября. 64-я армия генерала Шумилова предприняла отчаянную, но малоуспешную попытку нанести контрудар во фланг 4-й танковой армии Германа Гота.
В этот же день Паулюс бросил 79-ю пехотную дивизию на завод «Красный Октябрь». Но прежде вся территория промзоны и сам завод в очередной раз подверглись шквальному артналёту и массированной бомбардировке с воздуха. Тактика бомбометания с пикированием была использована на последнем этапе Первой мировой войны. Во время такой атаки самолёт движется к цели под наибольшим возможном крутым углом и сбрасывает бомбу, когда находятся всего в нескольких сотнях метров над целью. Движение с высокой скоростью по почти вертикальной траектории позволяет
Ju 87 Stuka (от Sturzkampfflugzeug) был создан именно как пикирующий бомбардировщик. Экипаж самолёта состоял из двух человек – пилота и стрелка-радиста, который обслуживал пулемёт, расположенный «против движения». Ju87 нёс одну 500 кг бомбу, крепившуюся к поворотному станку под фюзеляжем. Во время резкого падения вниз плоскости воздушного тормоза, смонтированные на передней стороне шасси, издавали громкий протяжный вой. Считалось, что этот дьявольский звук должен был деморализовать противника. И надо сказать, фрицы добились своего. Этот душераздирающий вой, действительно действовал на нервы и психику; нагонял жути, особенно на необстрелянных бойцов, готовых по первости, как кроты зарыться в землю, чтобы только не видеть и не слышать этого падающего с неба ужаса.
Когда самолёт приближался к земле, загоралась красная лампочка на контактном альтиметре (обычно на высоте 450 метров). Пилот сбрасывал бомбы нажатием кнопки на рукоятке управления, после чего включался механизм автоматического выхода из пикирования. В более поздних модификациях оставшиеся под крыльями бомбы могли быть использованы для поражения других целей.
…От этих взрывов, казалось, лопалось что-то внутри…Глаза слепли в беспощадном огне. Маленький, сузившийся зрачок, крохотный, как зёрнышко мака, тщетно искал тьмы под сенью закрытых век: ртутные всполохи взрывов пронизывали тонкую оболочку и кровавыми вспышками входили в измученный мозг. Фонтаны огня от полуторатонных фугасов взлетали в небо, были огромны, так ослепительны и близки, что казалось, будто земля приблизилась к солнцу и вот-вот сгорит в этом косматом, диком огне.
Раскалённый воздух дрожал и беззвучно, точно готовые потечь дрожали каменные стены цехов, а потом медленно начинали сползать, обрывались-рушились в низ, исчезая в непроглядных клубах дыма, огня, и пыли.
…Мы снова отступали, чтобы занять оборону у новых развалин…И дальние ряды стрелков, орудия, лошади и дома, казалось, отделились от тверди и беззвучно, плазменно – словно не живые то люди бежали, а батальоны бесплотных теней.
26-27 октября. Через Волгу, всем смертям назло, – была брошена в качестве подкрепления 45-я стрелковая дивизия. Мы только слышали звон о сём…Казалось, дивизия эта растворилась, как горсть соли, в бурлящем гигантском котле с убоиной…
27 октября. 6-й армии Паулюса, шагавшей по трупам своих и чужих, удалось установить контроль над заводом «Баррикады» и большей половиной промзоны «Красного Октября».
…Огромное, близкое пламя пожарищ, бушевало от дома к дому, от площади к площади…На каждом стволе пулемёта, винтовки орудия, на каждой металлической бляхе и пряжке, гранате и звёздочке на ушанке – оно зажгло тысячи маленьких огненных искр… Вспыхнули они и на огненно-белых остриях штыков, показавшихся из огня и дыма, густых немецких цепей…И снова бой – штыки в штыки… За Родину! За Сталина! За Волгой земли нет!
29 октября. Странно…мы ещё живы. Ещё стоим, ещё дерёмся…6-я армия Паулюса контролирует более чем 90% всей территории Сталинграда. Итог плачевен: в распоряжении разрозненных, обескровленных частей – осталась лишь узкая, как сабля, береговая полоса. Видит Бог…если бы не река, нас всех, как пить дать, уже окружили. ВОДА! О ней, драгоценной, грезил каждый из нас. Она была целью всех наших стремлений, словно мы оказались в жаркой безводной пустыне. Это была настоящая пытка, доводящая нас до бешенства. Обезвоженные люди едва не сходили с ума от жажды! Чёрный снег, пропитанный насквозь ржавой окалиной, металлической пылью, мазутом и нефтяной гарью, ни есть, ни топить на огне, ни цедить через марлю было невозможно. Парадокс. Вода была рядом. Много воды. Целая река, огромная, полноводная. Мы явственно чувствовали её манящий сырой запах, но все подходы к ней намертво простреливались пулемётами немцев. И за каждый котелок воды платилась огромная кровавая дань. Но всё равно всякий раз находились те смельчаки, которые под покровом ночи, презрев страх, отправлялись к реке. Ползком, перебежками, подолгу замирая в снегу, притворяясь убитыми, – они добирались до воды.
Как ночь, фашисты освещали берег прожекторами. И стоило им нащупать-поймать лучом храбреца, начинали работать снайперы. В помощь им, скорее ради развлечения, – начинали молотить миномётчики, поднимая у берега багровые от крови фонтаны воды. Это было просто ужасно! За глоток воды – люди платили собственной кровью. Пили и погибали от пуль и осколков. А на них из воды смотрели остекленевшими глазами синюшные лица прежде убитых, таких же солдат. Трупов у берега и в реке было столько! – что прежде, чем зачерпнуть котелком или каской воды, надо было прикладом растолкать-подтопить: плечи, спины, головы, ноги и руки убитых…
И всё же воду доставляли на рубеж! Бойцам доставался глоток-другой, оставшуюся воду берегли, как зеница око, для ранения и охлаждения раскалённых стволов пулемётов. А ещё жестоко хотелось есть и до одури спать. <…>
…Что тут добавить? Я сам находился среди них, видел эти молчаливые, одичалые ряды пехоты, ужавшиеся от мин и снарядов на дне грязных окопов, воронок оврагов и ям. Их воспалённые от бессонницы, налитые звериной злобой глаза; обожжённые огнём и морозом кирпичные, шершавые лица, когда, почти касаясь бессильно опущенных грязных штыков, обходил их крепко повыбитые, драные, как старый невод, шеренги, боевые гнёзда, когда поднимал в атаку…<…>
Как на духу, порой меня охватывало жуткое чувство. Я вдруг начинал ясно видеть и понимать: эти люди, молчаливо шагающие в пыльных руинах, месившие кровавую грязь, или тупо сидевшие у костров, омертвевшие от усталости, жажды, холода, голода, ран, качающиеся и падающие, – это безумные. Они не знают, куда идут, не знают, зачем это волчье солнце над ними, горящая от нефти земля и вода, они ничего не знают.
Вокруг – только чёрные от пороховой гари, с красными безумными глазами и широко оскаленными ртами лица. И я такой же…один из них, среди них…Слышу как ревёт моторами чугунное небо…Вижу как рушится мироздание…Чувствую, как всё так же гибло и страшно дрожат земля и воздух…Жду смерти, своей пули, осколка, штыка…Но жду спокойно, ровно во сне, где даже жуткая смерть является лишь этапом освобождения – на пути таинственных и чудесных видений.
И вдруг яро бухает танковый выстрел, будто оглушительно лопнул стальной рельс. За ним немедленно, как горное эхо, два других. Где-то над головою, с диким радостным визгом и воем проносится граната. И следом крик из развалин:
– Батя-а-комба-а-ат! Танки слева-а! Нас обошли-и!
Бах! И в дребезги колдовство! Ба-бах!! И нет уже более смертельной жажды, этого животного страха, жалкой немощи и отчаянья. Мысли мои снова отчётливы и резки. Поставленные задачи ясны.