Сталингранские сны

Демидов Андрей Геннадиевич

Опять ткнув комиссара пальцем в грудь, на этот раз уже не так сильно, не дожидаясь ответа, Чуйков взглянув в красное, то ли от безжалостного загара, то ли от волнения, лицо комбата. Рублёв стоял с приготовленным планшетом и карандашом наизготовку, собираясь делать пометки. Чуйков снова повернулся лицом к лесопосадкам и медленно пошёл по пыльной траве.

– Да сложи планшет, что ты его держишь как транспарант на демонстрации, тут записывать нечего, - сказал он уже спокойным голосом, - ну вот, вроде всё сказал. Вот ещё что...

Чуйков вдруг застыл как вкопанный, и начал медленно приседать, опускаясь

траву, показывая куда-то пальцем. Комиссар и комбат, последовав его примеру, тоже стали садиться, раскрывая при этом пистолетные кобуры. Но когда Чуйков обернулся к ним, стало видно, что он улыбается бесхитростно, с какой-то умилительной радостью. Через несколько секунд они и сами поняли в чём дело: метрах в тридцати от них, со стороны лесопосадок, среди кустиков астрагала и плотных кустиков солодки, похожих на маленькие жёлто-зеленые взрывы мин, стояла, не то небольшая лисица, не то корсак. Зверёк совершенно не боялся людей, внимательно изучая их своими прищуренными от ослепительного солнечного цвета, глазами.

– Уф-ф...
– комиссар громко выдохнул, - я думал, что здесь диверсант какой-нибудь... Ну и зрение у Вас, товарищ генерал лейтенант... Его же почти не видно в траве!

– А вот мы сейчас посмотрим, что за корсак нам попался, - сказал Чуйков, и с усилием, превозмогая боль в спине, приподнялся.

В полусогнутом состоянии он двинулся в сторону зверька. Когда расстояние сократилось шагов до пятнадцати, корсак, а это, судя по размерам и пепельному оттенку шерсти, был именно он, вдруг опустился в траву, и совершенно затих, словно мёртвый.

– Видишь, комбат, обмануть нас пытается, словно он падаль просто...
– Чуйков продолжил осторожное движение, сигнализируя следующим за ним офицерам, чтобы они не торопились.

До того места, где лежал карсак, оставалось всего метра три, когда, зверёк вскочил, и как зигзаги молнии, понёсся в сторону лесопосадок между кустиками и плотными зарослями трав.

– Вот даёт!
– Чуйков распрямился и стал смеяться беззвучным смехом, отчего его грудь и живот заходили ходуном, приговаривая, - вот хитрец-то, вот хитрец... Я-то думал сначала, что он в барсучью нору спрятался...

Было поразительно, что человек, оторванный от своей армии, только что потерявшей донские переправы, перед оголённым фронтом, находясь под угрозой отстранения от командования, прошедший четыре войны, весь израненный, едва не разбившийся недавно на самолёте, искренне смеялся над примитивной хитростью степной лисицы.

Перестав смеяться, командарм вытер согнутым пальцем слезинки у переносицы и жёстко сказал:

– Ведите себя как этот лисёнышь, похитрее. Удержите Пимено-Черни, заставьте врага потерять силы, время, горючее, боеприпасы, технику и людей! Ну, всё, пошли, а то мне ещё к комдиву-29 нужно ехать, Воскобойникова вашего найти и Весаитова, и вообще, у Чилеково попытаться организовать оборону до конца сегодняшнего дня!

Быстрым шагом командиры вернулись к машинам. Чуть в стороне всё так же стояли хуторяне. Из-за дюжих плеч автоматчиков охраны, надеждой, выглядывал всё тот же старику в старой казацкой фуражке с треснувшим козырьком, в застиранной до белёсых пятен рубахе с наборным поясом, в новых, щёгольских сапогах. Увидев вернувшихся командиров, он снял фуражку, и стал трясти ею над головой, пытаясь привлечь к себе внимание.

– Григорий, собирай радиостанцию, едем в сторону Генералово к комдиву-29 полковнику Колобутину, - сказал Чуйков адъютанту, и тяжёлым взглядом уставился на Нефёдова - помначштаба полка по связи из 208-й дивизии, - ну, есть связь с Воскобойниковым? Чего руками разводишь?

– У него радиостанция не включена, похоже, и у других наших батальонов тоже!
– извиняющимся тоном промямлил Нефёдов.

– Вот до чего доводит радиобоязнь, все боятся радиостанции включать, чтобы не вызывать на себя авиацию противника!
– воскликнул Чуйков, - немец стараеься засечь радиоразведкой наши радиостанции, устраивает воздушную охоту и посылает группы диверсантов туда, зная наверняка, что там, где работает радиостанция РБ или РД, рядом штабы батальонов, дивизий, армий, чтобы заставить их замолчать, прекратить координацию войск, уничтожить штабы и командующих. Мы же сами прекращаем руководство войсками, облегчая немцам эту задачу! Этих связистов надо тоже расстреливать, как бегущих из окопов, при прекращении приёма или передачи! Мы из-за них как в Гражданскую войну должны вестовыми и полевыми телефонами связываться! Чёрт побери! Продолжайте вызывать Воскобойникова! Он должен со мной связаться. Мой позывной "Акустик-1". Ясно?

– Так точно!
– ответил Нефёдов, краснея от стыда, хотя не был виноватым ни в чём, - есть позывной "Акустик-1".

– Каюм, колбасы конской дай комбату, небось и не придётся теперь негде купить, да и дорого хуторяне просят, а у меня зарплата большая, выдержит...
– сказал Чуйков уже спокойнее своему водителю.

Он подошёл к "эмке", дернув за горячую ручку, распахнул заднюю дверцу, и опустил тело на край заднего сидения. Взяв оперативную карту, он с сожалением пробежался по контрольным для него сейчас точкам населенных пунктов, и бросил карту на кучу бумаг и газет под сидением. Потом он выглянул наружу и приказал командиру взвода охраны:

– Носов, давай сюда деда! Минутка есть-то всего послушать местное население.

– Жарко то как!
– вздохнул Чуйков и расстегнул все пуговицы насквозь уже мокрого воротника.

Некоторое время сидел неподвижно, положив широкие ладони на колени, не моргая глядя на кустики дикой горчицы с остатками некогда ярких цветочков перед порогом двери машины. Его начало быстро клонить в сон, дрёма сладко опоясывает всё тело после второй бессонной ночи и угощения у комдива крепче всяких верёвок.

– Товарищ генерал-лейтенант... Водички вот ещё, - вывели его из оцепенения слова водителя Каюма, - надо сейчас пить больше, а то голова соображать не будет, как у моторов внутреннего сгорания, радиатор должен быть заполнен, иначе перегрев случиться и поломка.

Взяв в руку прохладную кружку, блестящую живительными капельками, Чуйков поднял голову и встретился взглядом со стариком из Пимено-Черни и сказал ему:

– А-а, отец, ну, говори, что там у тебя с детьми...

– Зовут меня Семён Михайлович... Михалыч... Красновы мы... Мы собственно, товарищ начальник, из Пимено-Черни, туда сюда ходим, то копать оборону у Гиблой балки, то нет...
– старик чуть ссутулился, пытаясь рассмотреть в тени салона "эмки" глаза Чуйкова.