Сталинизм. Книга 1. Без царя в голове
Шрифт:
С началом войны – Мясоедов попросился в строй – и Сухомлинов устроил ему это. Лично ходил в тыл с разведгруппами, по мнению многих был полезен – но не упускал и возможности прибрать в брошенных немецких домах что-то ценное для себя. Но был ли он шпионом?
Его судили наскоро, военным трибуналом, после серьезных поражений зимы-весны 1915 года, которые на кого-то надо было спихнуть. Главным доказательством против него было сомнительное утверждение бежавшего из плена лейтенанта Колпаковского, который утверждал, что немецкие разведчики дали ему задание убить главнокомандующего, вел. кн. Николая Николаевича и посулили за это миллион рублей – а в качестве связника назвали полковника Мясоедова. Дело в суде – даже военном суде – почти развалилось – по части обвинений Мясоедов был признан невиновным, за что потом наказаны были сами судьи. Но по оставшимся вынесен был смертный
Но дело Мясоедова – не ограничилось одним Мясоедовым, по нему было арестовано несколько десятков человек, включая жену Мясоедова, его любовницу и всех его еврейских родственников. Обвинения некоторых были по меркам юриспруденции ужасны – например, одного человека обвинили в том, что он дал Мясоедову взаймы печатную машинку, на которой он мог печатать шпионские донесения (на самом деле он печатал на ней письма любовнице). Другого – в том, что он вместе с Мясоедовым ехал в одном купе (и, наверное, во время поездки говорили не о видах за окном, а о шпионаже). По этому делу было вынесено еще девять смертных приговоров, в том числе жене Мясоедова, Кларе (видимо, за потерю бдительности). Приведено в исполнение пять, многим осужденным смягчил наказание лично Николай II, например Кларе Мясоедовой заменил виселицу ссылкой в Томск (то есть расправы с родственниками были востребованы общественным мнением). Это стало одной из причин, почему в связях с врагом начали подозревать уже Высочайшую семью.
Однако, как и в 1912 году – следом за делом Мясоедова последовало дело Сухомлинова, военного министра. В 1916 году под сильнейшим давлением общественности, Думы и министров Николай II был вынужден снять его с поста военного министра. Вскоре он был арестован и обвинен в развале армии, шпионстве – в общем, во всех смертных грехах. Его назначили главным виновным в т.н. «снарядном кризисе», ставшем причиной великого отступления 1915 года. Современные историки, изучив материалы – считают, что Сухомлинов наоборот, довольно много сделал для армии, снарядный кризис имеет совсем другие причины, и не в последнюю очередь – деятельность Главного артиллерийского управления во главе с вел.кн. Сергеем Александровичем. Но козлом отпущения за все сделали Сухомлинова и его скандально известную молодую жену. Потому что так было проще и понятнее обществу.
Процесс над Сухомлиновым – прошел в сентябре 1917 года, уже при Временном правительстве, кроме него – на скамье подсудимых сидела его супруга. Процесс был политически мотивирован, на суд со стороны Керенского оказывалось сильное давление. Керенский считал, что этот процесс станет знаковым и внушит доверие к Временному правительству. Однако, произошло все в точности наоборот. Сухомлинов был признан виновным лишь частично, его супруга – оправдана. Обвинение на процессе выглядело жалко и одиозно, всплыли факты виновности совсем других людей, не привлеченных к суду. Процесс стал не триумфом, а очередным ударом по репутации Временного правительства и власти в целом – накануне Октября 1917 года.
Таковы факты, но более интересны не факты о самих процессах – а реакция общества на эти обвинения.
Сухомлинов виновен уже потому, что общество обвинило его и вынесло приговор, а суд – это формальность. Нет, это сказал не Андрей Януарьевич Вышинский, главный обвинитель на процессах 1937 года. Это сказал доктор наук, профессор Московского университета, основатель партии кадетов и один из отцов русского конституционализма Павел Милюков. И сказал он это тогда, когда за иное мнение не грозили ни ГУЛАГ, ни психушка. Если таков либеральный профессор – то какие же все остальные? Должны быть повешены даже те, кто стирал Мясоедову носки. А это сказал гофмейстер Двора, камергер, потомственный дворянин, председатель Государственной думы М.В. Родзянко. Над этими людьми не висела угроза оказаться в лагере за «мыслепреступление». Но они это сказали, причем публично. И никого, кроме может быть Николая II – это не покоробило. А потом мы сидим и думаем – а как это с нами мог случиться тридцать седьмой год…
Дело Мясоедова – Сухомлинова вызвало в стране настоящий шпионский психоз, подогреваемый с самых разных сторон. Вел. кн. Николай Николаевич, как и некоторые из его генералов Ставки – банально спасали свою шкуру, пытаясь списать на массовое шпионство собственную бездарность как командующих, грубые просчеты в организации боевых действий (например, ввели новый шифр, взамен уже раскрытого противником, передали им приказ, одна дивизия не поняла, ей повторяют уже старым, раскрытым шифром – надо ли сомневаться в том, что следующие приказы можно было передавать открытым текстом). Генерал Янушкевич, квартирмейстер Ставки (отвечавший за разведку) был по воспоминаниям современников оголтелым антисемитом (звучит, на фоне того что тогда антисемитами были все) – ему всюду мерещились еврейские шпионы, коллаборанты и поджигатели. Промышленно-торговые элиты, как я уже говорил – в то время планировали большой хапок с перераспределением имущества всех, у кого была немецкая или похожая на немецкую фамилия (в частности, готовилось перераспределение более 6,5 миллионов гектаров пахотной земли и отнюдь не в пользу крестьян) – им история с массовым немецким шпионажем была как раз на руку. Петроградские элиты – готовились подрывать устои и в крайнем случае даже свергать власть – им нужна была история со шпионажем Сухомлинова как повод потребовать введения Ответственного (перед Думой) правительства и ограничения полномочий Монарха. Все это вылилось в чудовищную шпионскую истерию, распространение самых невероятных слухов и домыслов, издание брошюр, немецкие погромы в Москве и самое главное – потере авторитета власти даже в армии, без чего был немыслим переворот февраля 1917 года. Никто не будет сражаться за власть, полную предателей и шпионов. Никто не будет защищать такую власть и стрелять ради нее в собственный народ.
Надо сказать, что психоз шпиономании – он не нов и это не изобретение России. До войны, еще до десятых годов двадцатого века некий Уильям Тафнелл Ле Ке, международный журналист – издал в Великобритании серию книг о массовом немецком шпионстве. Все это породило массовый шпионский психоз, шпионов искали даже в самых захудалых английских графствах. Под влиянием этого психоза – правительство вынуждено было создать аппарат контрразведки – до этого со шпионажем боролась полиция. Однако в Великобритании было то, чего, к сожалению, не хватило в России – профессиональная и устоявшаяся судебная система и уважение к правам отдельной личности. Случаи линчевания – были и в Великобритании, но в глухих местах. В России же – линчевание было публичным, массовым и поддержанным элитами российского общества. В травле участвовали Дума, газетчики, промышленники и предприниматели. Уважаемый всеми профессор Милюков – пошел дальше: в ноябре 1916 года взгромоздясь на трибуну Думы он произнес разгромную речь против власти, факты которой были почерпнуты в германских и французских желтых газетах – после каждого такого факта он гневно вопрошал: что это глупость или измена? И большая часть зала кричала – измена! Профессору права, как и депутатам – презумпция невиновности была неведома.
И – в этой атмосфере подозрительности, шпионского психоза, ожиданий массовых погромов то ли евреев, то ли немцев, бросаемых через газеты громогласных обвинений, в понимании того что страна гибнет из-за предателей – росла молодежь. Та самая, что станет взрослыми, самостоятельными мужиками уже при Сталине. Где-то в Петрограде – в это время доучивался и вставал к станку Коля Ежов. В Москве – практиковал присяжный поверенный (адвокат) Андрей Вышинский. Жили в то время и другие герои сталинских процессов – и жило в атмосфере шпиономании все общество.
Думаете, они ничего не видели, не слышали, не запоминали?
Отдельных слов заслуживает в этом деле контрразведка – ее возглавлял генерал Бонч-Бруевич, а его брат был профессиональным революционером, помогал Ленину. Помощником Бонч-Бруевича был полковник, затем генерал Батюшин, до войны начальник разведки Варшавского военного округа, по мнению многих самый талантливый русский контрразведчик того времени. Однако, затем он был отстранен от должности с весьма неприглядным обвинением в коррупции. Генерал Бонч-Бруевич стал предателем, пошел на службу к большевикам – скорее всего он был предателем и до 1917 года.
Контрразведка – не только не относилась к явно сумбурным и сомнительным обвинениям с должной степенью осмотрительности – но и наоборот, всемерно поддерживала эти психозы, предъявляла явно липовые обвинения. Генерал Бонч-Бруевич, как при Императоре, так и позже, при Керенском – отчетливо вел линию на расширение полномочий контрразведки, вывод ее за пределы закона, присвоение права вмешиваться в деятельность военных и гражданских властей, расширение штатов. То, что ему это не удалось – еще ни о чем не говорит. В деятельности Бонч-Бруевича и создаваемой им службы – отчетливо видны зачатки ягодинско-ежовского НКВД. В том числе и личная нечистоплотность палачей, двойная лояльность – у одного брат революционер, другой коррупционер.