Сталинизм. Книга 1. Без царя в голове
Шрифт:
А. С. Изгоев. Об интеллигентной молодежи.
…
7. Глубоко враждебное отношение к праву и свободе, так как индивидуальные права подавляют коллективизм, порождают самосознание личности как самостоятельного и самоценного целого против агрессивной группы. Именно это отношение сделало возможным столь быстрое (20 лет – по историческим меркам это миг) прохождение от едва ли не самого демократичного в мире режима с всеобщим и прямым избирательным правом – до кровавых тоталитарных чисток 1937 года. СССР пронес до самого конца этот свой родовой признак – при равнодушии к индивидуальным правам (кстати, не всем, трудовые права, например, были отлично защищены) – в СССР защищались права группы и главное – народа. Во многом это сделало возможным его развал, так как борьба за индивидуальные права подменялась на уровне республик борьбой за самоопределение народа. И это же сделало уродливыми новообразованные государства – потому что и до сих пор в них недостаточно защищены права личности, но при этом рьяно защищаются права народа, что выражается в частности в пресловутых языковых законах, которые входят в противоречие с правами личности при полном равнодушии общества.
В общем – равнодушное и даже враждебное отношение интеллигенции к праву – во многом и стало причиной последующих событий. И того что в 1917 году у нас не оказалась ни готовых законопроектов, ни конституции, ни людей, способных быстро их создать. И того что с такой поразительной легкостью мы отказались от Учредительного собрания, позволили его разогнать. И того что в целом идеи внеправового правления большевиков – не встретили осуждения и отторжения, которое неминуемо было бы в Великобритании или скажем, Германии.
Здесь высказаны основные положения народнического мировоззрения, поскольку оно касалось правовых вопросов. Михайловский и его поколение отказывались от политической свободы и конституционного государства ввиду возможности непосредственного перехода России к социалистическому строю. Но все это социологическое построение было основано на полном непонимании природы конституционного государства. Как Кавелин возражал против конституционных проектов потому, что б его время народное представительство в России оказалось бы дворянским, так Михайловский отвергал конституционное государство как буржуазное. Вследствие присущей нашей интеллигенции слабости правового сознания тот и другой обращали внимание только на социальную природу конституционного государства и не замечали его правового характера, хотя сущность его именно в том, что оно прежде всего правовое государство. А правовой характер конституционного государства получает наиболее яркое свое выражение в ограждении личности, ее неприкосновенности и свободе.
При общем убожестве правового сознания русской интеллигенции и такие вожди ее, как Кавелин и Михайловский, не могли пытаться дать правовое выражение – первый для своего демократизма, а второй для социализма. Они отказывались даже отстаивать хотя бы минимум правового порядка, и Кавелин высказывался против конституции, а Михайловский скептически относился к политической свободе.
Г. В. Плеханов, который более кого бы то ни было способствовал разоблачению народнических иллюзий русской интеллигенции и за свою двадцатипятилетнюю разработку социал-демократических принципов справедливо признается наиболее видным теоретиком партии, выступил на съезде с проповедью относительности всех демократических принципов, равносильной отрицанию твердого и устойчивого правового порядка и самого конституционного государства. По его мнению, "каждый данный демократический принцип должен быть рассматриваем не сам по себе в своей отвлеченности, а в его отношении к тому принципу, который может быть назван основным принципом демократии, именно к принципу, гласящему, что salus populi suprerna lex. В переводе на язык революционера это значит, что успех революции – высший закон. И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы остановиться. Как личное свое мнение, я скажу, что даже на принцип всеобщего избирательного права надо смотреть с точки зрения указанного мною основного принципа демократии. Гипотетически мыслим случай, когда мы, социал-демократы, высказались бы против всеобщего избирательного права. Буржуазия итальянских республик лишала когда то политических прав лиц, принадлежавших к дворянству. Революционный пролетариат мог бы ограничить политические права высших классов подобно тому, как высшие классы ограничивали когда то его политические права. О пригодности такой меры можно было бы судить лишь с точки зрения правила salus revolutiae suprerna lex. И на эту же точку зрения мы должны были бы стать и в вопросе о продолжительности парламентов. Если бы в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент – своего рода "chambre introuvable", – то нам следовало бы стремиться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели"
Провозглашенная в этой речи идея господства силы и захватной власти вместо господства принципов права прямо чудовищна.
Как бы то ни было, вышеприведенная речь Плеханова, несомненно, является показателем не только крайне низкого уровня правового сознания нашей интеллигенции, но и наклонности к его извращению. Даже наиболее выдающиеся вожди ее готовы во имя временных выгод отказаться от непреложных принципов правового строя. Понятно, что с таким уровнем правосознания русская интеллигенция в освободительную эпоху не была в состоянии практически осуществить даже элементарные права личности – свободу слова и собраний. На наших митингах свободой слова пользовались только ораторы, угодные большинству; все несогласно мыслящие заглушались криками, свистками, возгласами "довольно", а иногда даже физическим воздействием.
Б. А. Кистяковский. В защиту права.
…
8. Одной из важнейших особенностей русской интеллектуальной и политической жизни до революции – было то, какое большое место в ней занимает ненависть. Интеллигенция, политики – жили ненавистью, местью, ожиданием расправы. Политизированные группы интеллигентов, группы образованных людей- сейчас, по нынешним меркам вполне подходили под определение «групп ненависти». В Думу шли как на бой, отношения трактовались военными терминами. В этом смысле просто невозможно представить себе дореволюционную Россию как государство с регулярной сменяемостью власти на основе результатов выборов. Это было невозможно, потому что отстранение соперника от власти требовало и его уничтожения, так как он был врагом. Проигрыш на выборах означал бы не просто временное политическое поражение – он означал предательство пройденного ранее пути, борьбы и пролитой в этой борьбе крови. Все политические силы в России были уверены, что их и только их политическая доктрина является единственно верной, а отступление от нее – предательство.
Психологическим побуждением и спутником разрушения всегда является ненависть, и в той мере, в какой разрушение заслоняет другие виды деятельности, ненависть занимает место других импульсов в психической жизни русского интеллигента. Мы уже упомянули в другой связи, что основным действенным аффектом народника-революционера служит ненависть к врагам народа. Мы говорим это совсем не с целью "опозорить" интеллигента или морально осуждать его за это. Русский интеллигент по натуре, в большинстве случаев, мягкий и любвеобильный человек, и если ненависть укрепилась в его душе, то виною тому не личные его недостатки, и это вообще есть не личная или эгоистическая ненависть. Вера русского интеллигента обязывает его ненавидеть; ненависть в его жизни играет роль глубочайшего и страстного этического импульса и, следовательно, субъективно не может быть вменена ему в вину.
С. Л. Франк. Этика нигилизма.
…
9. Оторванность от жизни, не знание реальной жизни, подмена понятий. Русская интеллигенция умудрилась поставить понятия добра и зла в прямую зависимость от бедности и богатства, провозгласить, что любой богатый человек априори зол, а любой бедный априори добр. Созданный таким образом культ бедности, по накалу своему частично заменявший религиозность, утверждал бедность как норму и осуждал накопление богатства не только у избранных, но и вообще. На этом базировалась борьба русской интеллигенции против мещанства, которая (борьба) сыграла в революции намного большую роль, чем это принято представлять. Удивительно, но мелкий собственник вызывал у революционной интеллигенции больше ненависти чем крупный, еще Троцкий писал, что нет ничего более мерзкого, чем накапливающий мелкий буржуа. После революции – это дало моральную санкцию создания общества равных в нищете, разграбление и «раскулачивание» общества в невиданных доселе масштабах, направление острия удара не против крупных (которые давно покинули страну), а именно против мелких и даже мельчайших собственников. При полном попустительстве и даже одобрении интеллигенции – государство создало систему полурабской, а где-то даже и рабской эксплуатации людей за вознаграждение, которое часто даже не покрывало необходимый для выживания минимум. Был во многом искусственно спровоцирован голод, чтобы забрать у людей последние скрываемые ими ценности (операции Торгсина). Было полностью девальвировано и до сих пор не восстановилось профсоюзное движение как инструмент самоорганизации рабочих против работодателя (в данном случае государства). Были введены уголовные наказания за трудовые проступки. При этом – интеллигенция за весь период жесточайшей эксплуатации людей – так и не подняла вопрос о справедливости платы за труд, и вообще – о качестве жизни при советском строе. Об обыденности тотальной нищеты, о том что власть заставляет работать все больше, а платит все меньше. Это поразительное равнодушие к скотским условиям существования людей – санкционировано именно тем принятием бедности как добра, которое сложилось еще до революции. При том что до революции благосостояние всех слоев общества росло и росло достаточно быстро.
Русский интеллигент не знает никаких абсолютных ценностей, никаких критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые. У нас нужны особые, настойчивые указания, исключительно громкие призывы, которые для большинства звучат всегда несколько неестественно и аффектированно, чтобы вообще дать почувствовать, что в жизни существуют или, по крайней мере, мыслимы еще иные ценности и мерила, кроме нравственных, что наряду с добром душе доступны еще идеалы истины, красоты, Божества, которые также могут волновать сердца и вести их на подвиги. Ценности теоретические, эстетические, религиозные не имеют власти над сердцем русского интеллигента, ощущаются им смутно и неинтенсивно и, во всяком случае, всегда приносятся в жертву моральным ценностям. Теоретическая, научная истина, строгое и чистое знание ради знания, бескорыстное стремление к адекватному интеллектуальному отображению мира и овладению им никогда не могли укорениться в интеллигентском сознании. Вся история нашего умственного развития окрашена в яркий морально-утилитарный цвет.
С. Л. Франк. Этика нигилизма.
…
Теперь давайте примерим все это к сталинскому времени и поймем, что из этого было использовано как устойчивые практики тоталитарного сталинского общества.
С ужасом понимаем – всё. То есть, сталинское общество выросло из шинели русской народнической интеллигенции конца 19-начала 20 века. «Сталинский человек» появился уже тогда и его отрицательными чертами были:
1. Любовь к абстрактному народу при полной глухоте к страданиям конкретных людей сейчас и вера в то, что будет лучше, но не сегодня. Русская интеллигенция была вся устремлена в будущее, в то, что будет после свержения самодержавия – при полном непонимании того, а что же собственно будет. В СССР это реализовалось в полном непонимании даже среди ученых – а что такое коммунизм? Мы идем – а к чему? Что там будет? Как будет устроена жизнь? Понимание было самое примитивное, типа «денег не будет»