Стальная империя
Шрифт:
Всё перечисленное — только благоприятный фон для решения Главной Задачи, ради которой он так старательно разжигал весь сыр-бор. На краю стола лежит подписанный манифест о новом порядке управления страной, ставящий жирный крест на самодержавном правлении. Сегодня его зачитают на собрании Главного Политического Управления, завтра опубликуют газеты и уже никто не сможет развернуть этот океанский лайнер.
Его личное изобретение — двухпалатный Государственный совет с разделенными полномочиями. Законодательное собрание из выборных депутатов. Приходят со своими пятилетними программами, одобренными избирателями и обязаны их реализовать, иначе — суд — приговор — Сибирь на следующую пятилетку. Там народные стройки только разворачиваются.
А
Для самого императора такой способ формирования высших государственных органов был непривычен, но личный неудовлетворительный опыт участия в различных представительных организациях просто вопил о необходимости нестандартных решений. Если вы хотите получить то, чего у вас никогда не было, вы должны сделать то, что никогда не делали. А не было никогда в России одновременно независимости и преемственности политики. В Великобритании её обеспечивал долгосрочный консенсус лэндлордов и банкиров Сити, в Америке — негласные соглашения финансистов Уолл-стрит. Ну а в России, с ее традиционными патерналистскими отношениями и отсталой архаичной экономикой, логика обстоятельств требует отдать бразды правления строителям-промышленникам. В Англии и в САСШ им в горло уже вцепились финансисты и сожрут, рано или поздно. Вот тогда и окажется, что Россия — единственная страна, управляемая инженерами и учёными, а не спекулянтами и ростовщиками. Тихая пристань для желающих что-то создавать своими руками, а не стричь купоны… Да, технократия! Но что такого страшного в этом слове? Технари создают рабочие места и выпускают необходимую народу продукцию, куют плуги и оружие победы. Они же — смертельные враги ростовщиков, спекулянтов и прочих паразитов, традиционно прячущих за государственной вывеской свой корыстный интерес. Паразитов — к ногтю!
Запрет на ростовщичество и вывоз капитала, государственные инвестиции и монополия на внешнюю торговлю принесла за прошедший год больше денег, чем “пьяные бюджеты” господина Витте. Кстати, надо бы его уже отпустить. Опасности не представляет… Витте отпустить, а в манифесте указать про категорический запрет для государственных служащих иметь зарубежные долги, ценные бумаги, векселя, недвижимость и прочие материальные капиталы…
Император вспомнил, как он сатанел на посту генсека, когда следователи НКВД докладывали о вскрытых тайных счетах, расписках, драгоценностях и акциях “ленинской гвардии”, обнаруженных в ходе расследования весьма плодотворной в финансовом смысле заграничной деятельности Бухарина, Зиновьева, Каменева, Рыкова и прочих “несгибаемых профессиональных революционеров”. Чего стоит один сейф товарища Яши Свердлова с килограммами драгоценностей и заграничными паспортами для всей семьи! Повторения столь вопиющей продажи Родины оптом и в розницу допустить нельзя, поэтому обязательно нужен запрет и сразу же отдельной строкой оговорка, что отмена его, а равно ликвидация государственных монополий, снятие запрета на ростовщичество могут быть осуществлены только всенародным волеизъявлением — референдумом…
Он еще раз взглянул на стопку прошений. Как же хорошо, что он с первых дней своей работы начал перекраивать чиновничий аппарат. В старые меха новое вино лить бесполезно — все благие пожелания так и остались бы на бумаге. А сейчас,
Тень следующего посетителя легла на стол совершенно неожиданно. “Какие мягкие тут все-таки ковры. Совершенно не слышно шагов,” — успел подумать император…
—Здравия желаю, товарищ генералиссимус, — раздался над ухом тихий вкрадчивый голос.
Хозяин кабинета удивленно вскинул глаза на моложавого военного в тёмно-зеленом кителе пограничной стражи. На его смуглом лице удивительным образом уживались по-детски припухлые губы, точёный нос с еле заметной горбинкой и тяжёлые надбровные дуги, из-под которых смотрели внимательно и неподвижно огромные совиные глаза. Император прищурился, пытаясь сообразить, где он раньше видел это лицо, и какая неправильность его так смутила и заставила вздрогнуть…
— Николай… Виссарионович, позвольте засвидетельствовать моё почтение и высказать искреннюю радость, что на этот раз между нами состоялся не только вербальный, но и визуальный контакт. И всё благодаря Вам… Не признаёте? А Вы ведь после последней нашей встречи так настойчиво пытались угадать по голосу и даже набросать в своём блокноте мой образ.
— Айтон?
— Не совсем. Скорее твоё представление обо мне…
Император осторожно, боясь головокружения, мучающего беспрерывно последнее время, поднялся, вплотную подошел к гостю, глядя в его бездонные глаза, словно в колодец, погладил плотную ткань кителя и вышивку погон, коснулся рукой лица…
— Однако ты совсем не похож на плод моего воображения…
— Всё правильно. Воображение — это те образы, которые ты, фантазируя, перебираешь в голове, как картинки в книге. А то, что видишь сейчас — это жёстко структурированная реальность, продукт однозначной и твёрдо проявленной воли. С фантазиями она имеет такое же сходство, как игрушечная детская деревянная лошадка с настоящим скакуном. Ты — один из немногих, способных так скрупулёзно и доходчиво конструировать действительность, поэтому всё, что вокруг тебя, можно осязать всеми доступными органами чувств…
— Твои ответы, как всегда, порождают еще больше вопросов… Но главный я задам немедленно. Ты что припёрся, страж границы?
Губы Айтона тронула улыбка, выдавая еще больший диссонанс с серьёзным и даже зловещим немигающим взглядом ночного хищника.
— Неправильно поставленный вопрос не даёт возможность дать правильный ответ. У меня нет возможности припереться куда-либо к кому-либо. Приходят ко мне, даже если для этого требуется сделать всего три шага, — почти прошептал Айтон, показав глазами в сторону только что покинутого кресла.
Монарх резко обернулся. За столом, уронив голову на рассыпавшиеся бумаги, застыло тело последнего царя Российской империи.
—Это несправедливо, — просевшим от волнения голосом, произнес император, — я ничего не успел… Я только начал…
— Всё успеть невозможно, — в голосе Айтона проскользнула нотка сочувствия, — ты хотел исправить ошибки — создать условия, исключающие узурпацию власти партийными функционерами, мечтал, чтобы идеология стояла на службе народа, а не наоборот. Ты сделал свой ход, — совиный взгляд “пограничника” перетёк на папку с подписанными манифестами и указами, — дал своим подданным новый инструмент. Формирование управляющих органов по объективным, измеряемым критериям, а не по наследству, рекомендациям товарищей и не по родственной протекции. Это действительно что-то новое. Ты сам не представляешь, какой девятый вал поднял, предложив такой вариант работы социальных лифтов… Твоим апологетам и противникам на десятки, а то и на сотни лет хватит споров — что справедливее при продвижении претендента на командную должность — бездушный механистический подсчет его “добрых дел” или экспертная оценка уважаемых людей.