Стальная империя
Шрифт:
— Потому что, дорогой вы наш полковник, — глядя в глаза инженеру-химику, отвечал недавно прибывший с Дальнего Востока барон Врангель, — если роль идеологии в обществе становится чрезмерно высока, то она приобретает собственную волю и уже может диктовать решения, правильные в ее рамках, но, очевидно, гибельные в реальности. И реальность в таком случае, просто, приходится игнорировать.
—И какая же идеология главенствует в наших университетах? — удивленно вздергивал брови стоящий рядом с Ипатьевым Менделеев.
— Нигилизм, отрицание всего существующего порядка в целом и каждого его элемента — в отдельности. Нашим профессорам, как бальзам на сердце, последняя работа Льва Николаевича о пользе еретиков для развития цивилизации. Они купаются в собственной фронде, призывая вслед за социалистами к разрушению всего окружающего их пространства. Надеются, покрасовавшись на митингах, призвав к необходимости разрушения “всего мира насилия до основания”, вернуться в свой уютный мирок, где лакей примет трость и шляпу, а услужливая горничная плеснёт горячего чая. А ничего этого уже не будет. Будут руины с отчаявшимися людьми, убивающими друг друга за кусок хлеба.
— Откуда такая фантасмагория? — язвительно задал вопрос лысый очкарик с шикарной архиерейской бородой и неожиданно армейской выправкой. Остатки волос, небрежно зачесанные назад, свисали гроздьями на воротник черного сюртука, обсыпанного перхотью. Весь вид его был вызывающе неопрятным и отталкивающим, если бы не глаза. Живые, проницательные, двигающиеся в унисон с мимикой, они завораживали, притягивали к себе и заставляли абстрагироваться от всего остального. Внимание к старику было приковано повышенное. Присутствующие то и дело косились на него. То там, то здесь по залу проносился шепоток: “Неужто это тот самый Кропоткин?”. “Да-да, не сомневайтесь, собственной персоной. Прибыл-с под личные гарантии безопасности…”
— Проводя командно-штабные игры под руководством Главкома, — в тон вопрошавшему ответил Врангель, — Главное политическое управление целый год перебирало различные сценарии социальной революции в России, с приходом к власти левых сил, со свержением левых правыми… И всегда, как проклятие, перевороты сопровождаются параличом органов власти, разложением армии и полиции, а далее неминуемо следует девятый вал анархии, смертей, нищеты, низведение экономики до натурального хозяйства… Вы не представляете, господа, как страшно выглядит современный зимний город без электричества и отопления, с улицами, отданными на откуп мародерам, — Врангель закрыл глаза, переживая заново сюжеты из последних штабных учений. — Страшный суд… Да-с… И знаете, самое удивительное, что любые перевороты одинаково выгодны нашим заклятым друзьям на Западе…
— То есть социальные революции России противопоказаны? — не успокаивался настырный оппонент.
— Только те, что декларируют необходимость уничтожения государства, князь, — слегка склонил голову Ипатьев…
— Ах, оставьте титулы, полковник, вы же знаете мои убеждения, — Кропоткин мотнул растительностью на лице, как конь гривой, и вернулся к теме разговора. — Любая социальная революция — это становление нового через отрицание старого, через его уничтожение. Но мне интересна точка зрения барона. Скажите, юноша, Вы что, несмотря на молодость, не признаёте развитие страны через революционные преобразования?
— Главная ошибка, допущенная современными левыми теоретиками, с моей точки зрения, заключается в том, что понятие “изжить” заменено понятием “уничтожить,” — терпеливо пояснил Врангель. — Вы решили, что достаточно уничтожить под корень капиталистические отношения в обществе, как сразу победят коммунистические, что, кстати, противоречит той же теории Маркса, требующей, чтобы старые отношения себя изжили. Новое общество будет жизнеспособным, если победит в честной конкурентной борьбе. Но для этого нужно увидеть в старом не врага, а соперника. С врагом не соревнуются, с ним можно только воевать не на жизнь, а на смерть.
— Я не специалист по общественным наукам и цели моей последней работы были несколько иные, — вставил своё слово Менделеев, с любопытством наблюдающий дискуссию, — но точно знаю, что не бывает истины в последней инстанции. Задача ученых находить и исправлять ошибки ранее открытых законов, развивать теорию дальше, как это делают физики, математики, химики и представители других наук. Если ученый только цитирует классиков, считая их непорочными, то он не ученый, а попугай. К сожалению, количество повторяющих птиц в общественных науках растет с каждым днем, а в будущем рискует стать доминирующим.
— Я совсем не апологет Маркса, но Вы, мне кажется, возводите на него напраслину, — нахохлился анархист, — можете прямо сейчас назвать мне хоть одну ошибку левых теоретиков, чтобы подтвердить вами сказанное?
— Я специально не занимался этими вопросами, но, извольте. Возьмем, к примеру, теорию смены общественных формаций, как результат классовой борьбы между антагонистическими классами. Эта красивая теория не имеет ничего общего с реальностью и я рискну утверждать, что не существует ни одного подтверждающего ее факта.
— Интересно, интересно… Так чего, по-вашему, нет — классов, классовой борьбы или смены общественных формаций?
— Нет смены общественных формаций из-за классовой борьбы.
— Как, по-вашему, они тогда меняются?
— Как угодно, только не из-за классовой борьбы. Переход от рабовладельческого строя к феодальному, который, якобы, пришел вследствие борьбы рабов, порчи ими хозяйского инвентаря и прочих партизанских действий — это же просто ложь. Вся политическая борьба в Риме — это столкновение интересов абсолютно свободных римских граждан — плебеев и патрициев, крестьян и латифундистов, то есть собственников средств производства и… тоже собственников, но более крупных и зажиточных. Рабы, кстати, тоже владели средствами производства — так называемыми пекулиями, поэтому к абсолютно неимущим их отнести нельзя даже с очень большой долей фантазии. Но самое удивительное произошло после перехода, якобы, к более прогрессивному феодальному строю. Развалины античных городов наглядно демонстрируют, что наступившее в Европе "тёмное время" после разгрома Римской империи, было по своей сути деградацией рабовладельческого строя. Любой специалист сельского хозяйства скажет вам, что производительность римской латифундии в разы превышала производительность феода. А права раба в Римской империи, охраняемые законом, просто грешно сравнивать с правами холопа. По эдикту императора Клавдия, раб, о котором прекращал заботиться хозяин, становился свободным. Адриан запретил самосуд, к смерти раба могла приговорить только официальная судебная инстанция. Пий повелел принудительно выкупать рабов у хозяев, заподозренных в жестоком обращении с ними. За время рабства некоторые рабы умудрялись сколотить такое состояние, что их положению завидовали плебеи: "Когда свободнорожденный бедняк, у которого тога светилась, а в башмаках хлюпала вода, видел, как бывший клейменый раб сидит в первом ряду театра, одетый в белоснежную тогу и лацерну тирийского пурпура, сверкая на весь театр драгоценными камнями и благоухая ароматами, в нем начинало клокотать негодование. Оставалось утешать себя преимуществами своего свободного рождения…" — пишет Марциал в своих "Эпиграммах". Имелись в Римской империи, по Марксу, "пришельцы из будущего" — крепостные крестьяне, их называли колоны. Присутствовали и пролетарии, никакой собственности не имевшие и продававшие свой труд, в том числе и на пекулиях, рождая марксистский парадокс — раб присваивал прибавочную стоимость, производимую свободным гражданином Рима… И теперь сравните его положение со статусом холопа, которого могли совершенно безнаказанно убить, продать, изнасиловать. Или вот ещё один пример классовой чехарды. Совсем недавно в Соединенных Штатах по всем признакам был буржуазный строй, а на плантациях трудились чернокожие невольники. Германия, именуемая буржуазным государством, провозгласила у себя рецепцию Римского права и копирует систему управления Римской империи, выборность, юриспруденцию и все остальное. Так какой это строй? Рассмотрим еще один пример. Древний Египет. Мы называем его рабовладельческим. Но любой серьезный египтолог вам скажет, что в древнем Египте практически не было рабов и устройство, только не надо смеяться, ближе всего к государственному капитализму. Земля — главное средство производства — принадлежала государству в лице царя-фараона и распределялась между жрецами по жребию, с периодическими переделами. Государственные служащие, крестьяне и ремесленники — вот весь классовый состав египетского общества. Оно просуществовало мирно и счастливо почти тысячу лет, пока его не захватили римляне. Такие вот парадоксы общественных формаций знает реальная история, а вся ее подгонка под теорию классовой борьбы является откровенной профанацией.
— И по какой же тогда причине канули в лету такие прогрессивные, с вашей точки зрения, государства?
—Абсолютно правильный вопрос, Пётр Алексеевич! Император считает, что государства гибнут из-за неспособности элиты нести тяготы государственной службы. Деградация служивого сословия до состояния полной неконкурентоспособности порождает паралич власти, вследствие чего властная конструкция рушится.
— Это естественно, — победно улыбнулся Кропоткин. — Мы требуем от столоначальников заботы о посторонних для него людях. А каким образом, простите, если они совершенно не зависят от тех, о ком должны заботиться? Продвижение чиновника вверх по служебной лестнице, его награды и наоборот — порицание, вплоть до низвержения в небытие — это привилегия вышестоящего начальства, а не тех, чьи интересы он, якобы, должен блюсти.