Стальное зеркало
Шрифт:
А поскольку мир, я думаю, устоит… то Арморике и соседям скоро принимать военный флот Ее Величества Маб. С официальным недружественным визитом.
Черт бы побрал этого Корво… и что ему стоило задержаться в гостях?
Пророком Джеймс оказался посредственным — лошадей Мерей привел, а вот ночевать все же пришлось в Холируде. Но тут уж Джеймс Стюарт был ни при чем — сначала они ждали герольда на рейде, потом высаживались, потом Мария милостиво принимала жителей Лейта, потом… на подъезде к Дун Эйдину стало ясно, что, скорее всего, сумерки их обгонят, а ехать по собственной столице иначе как при свете дня Мария отказалась. Свернули в Холируд. Мерей не возражал и, как выяснилось, не зря. С обстановкой в заброшенном королевском дворце было скудно, но центральную часть успели и проветрить, и избавить от пыли и паутины. И даже внутренний двор подмели и залежи мусора куда-то убрали. Вот это расторопность. Или для себя старался?
Наверное, все же не для себя. Прибрано, и даже протоплено — при том, что обогреть это нагромождение каменных ящиков даже летом задача не из простых — но совершенно недавно. Вчера, сегодня. Да и не настолько Мерей дурак, чтобы селиться здесь. Замок большой, ветшать начал уже давно, прежде чем отсюда всех летучих мышей, сов и филинов выселишь, щели законопатишь, мебель закажешь — разоришься; а еще до того вся свора от зависти озвереет — вселился, мол, в королевский дворец, кем себя возомнил?
Между прочим, сыном короля. Настоящим. И большим покойник был дураком, что на его матери не женился. Нам бы тогда Марии-регентши, конечно, как ушей своих не видать, но зато был бы у нас законный король — толковый и трезвый. И честолюбие его делу не мешало бы — выше короны не прыгнешь, а положи он глаз на венец Верховного королевства… так ему, может быть, никто и не возразил бы — у Маб своих детей нет и, ясное дело, не будет уже. Но это если бы Мерей законным родился и вырос. А так, как вышло — не годится. И другие не примут, и самого его покалечило. Надежности хочет. Чтобы за спиной — стена. Затем и деньги, и земли, и дружба с Тайным советом. Все под себя и никогда не отдавать.
Иаков бастардов плодил налево и направо, и все как на подбор мальчишки получались, а как дошло до законного брака — вот, извольте, единственная наследница, дочь. По слухам, Иакову такой результат самому не понравился — напророчил, что с женщиной на троне утратит Каледония корону, и с тем пророчеством на устах умер. Для вящей убедительности, не иначе.
Хотя, надо сказать, брак его всем был удачен — кроме детей. Но вот в детях, как выяснилось сегодня утром, он был неудачен особо…
Замок стоит впритык к старому аббатству Святого Креста. Аббатство опустело уже четверть века назад, туда нынче и входить-то опасно, если не хочешь обрушить на свою голову замшелые серые камни. Холируд-хаус выстроен много позже, но и здесь, кажется, в каждой галерее должно быть по призраку. А входишь через зал — и на тебя таращатся едва-едва освещенные портреты династии Стюартов, почище любых призраков выходит.
За одно Джеймс был Мерею благодарен — поездка от Лейта до Холируда вытряхнула из головы мутный туман и в ней даже появились какие-то дельные мысли.
А уж выглянув через часок в окно одной из башенных комнат, спешно превращаемой в королевские покои, Джеймс незаконного королевского сына просто зауважал. Во дворе и вокруг толпились люди, по виду — горожане, тащили связки валежника, какую-то еду… Это он в город сообщил. Приказал. Королева в Дун Эйдин не въехала — так Дун Эйдин сам ее встречать пришел.
Королева имеет на лице кроткую радость, с коей она уже выходила поблагодарить горожан за гостеприимство. Радость — поскольку так положено, а кроткую — потому что после Орлеана ей все происходящее непонятно, даже сравнивать не с чем, что делать, как к чему относиться — неясно. Остается только терпеливо любить свой верный добрый народ и улыбаться ему из окна. Ко вполне искреннему удовольствию народа: королева молода, недурна собой, про нее все слышали, но никто еще не видел… а междоусобицы теперь не будет, есть, что праздновать.
Если, если случится чудо, и выходка на пристани окажется первым и последним ее деянием такого рода, то все еще не слишком плохо. Править ей давать нельзя, это уже несколько лет назад стало ясно, такой смеси соломы с сеном в голове девицы из королевского рода еще поискать — божественные права монарха, природное положение его, любовь и подчинение подданных из уважения к божественному статусу помазанника… у Марии все это само собой слетало с языка, но в Аурелии это было терпимо. В Каледонии — тоже можно чирикать, но прежде чем чирикать это всерьез, лучше заново ознакомиться с биографиями своих же родителей. Полюбоваться на божественные права и подчинение в действии. Здесь нужно не царствовать — думать, хитрить, выгадывать. Вертеться. Как ее мать вертелась.
Хорошо, что добиваться соответствия действительности своим идеям силой Мария не сможет при всем желании. Силы нет. Все, что есть, будет уходить на выживание. Да и не даст ей никто силы в руки — ни Хантли, ни Мерей, ни Арран. Никто. Ничего, она еще со всей этой сворой познакомится. Она еще с Ноксом познакомится… и тогда с ней станет можно разговаривать.
Факелов в нижнем зале уже зажгли много, горят они ярко. Вообще-то, здесь есть настоящие большие люстры с двумя наборами — для свечей и для ламп, но, видно, Мерей не успел привести их в порядок. Или поскупился. Это ему не в упрек, он с такой работой за сутки-двое управился, что куда уж на отсутствие настоящих светильников жаловаться. Хотя Мария пожаловалась бы, если бы знала. А, может, и нет. Глаза у Ее Величества совершенно стеклянные, голову на месте, кажется, только черный вдовий воротник и удерживает.
К счастью, наступила полночь — а достойные королевы, еще и носящие траур, хотя сделавшие себе маленькое послабление, дабы обрадовать народ, далее полуночи за пиршеством не засиживаются, даже если зал прибран подобающим или почти подобающим образом. Они убывают наверх в сопровождении дам из свиты, поулыбавшись всем на прощание и даже сказав маленькую речь: она рада вернуться домой, рада видеть всех присутствующих, и так далее, и так далее. Присутствующие в лице Мерея ответили — и они рады, и они надеются, и вообще солнце озарило наши холмы… Солнце, так и сияя, удалилось, а Мерей еще с четверть часа сидел с любезнейшим и восторженным выражением на лице. То ли боялся, что солнце вернется, то ли окружающим показывал, что все замечательно, все у него в руках.
Вот что забываешь в Орлеане — и быстро — это то, как дома пьют. Ведь не вмещается столько в человека. В живого, то есть, не вмещается. В качестве пытки, да — идея замечательная. А вот к такому развлечению каждый раз нужно привыкать. Это, правда, быстро, тем более, что на кое-какие лица трезвым смотреть нету мочи, но все равно поначалу удивляешься.
Смешно вспомнить, но вернувшись сюда три года назад, я вообще не верил, что здесь можно жить — и не пить. Что можно хоть один день с утра до ночи прожить трезвым, и не сойти с ума. А, судя по всем окружающим, они тоже в это не верили. Если залить в себя что-нибудь с утра, можно дожить до обеда, а за это время разобраться с тем, что случилось с ночи. Потом — в обед, чтобы дожить до утра, потому что не исключено, что ужина не будет. Граница — требовательная стерва, от нее только отвлекись, как тряхнет юбкой и уйдет к более внимательному ухажеру.