Стальное зеркало
Шрифт:
Или случилось что-то еще, что отвлекло беду от города — и от суши. Эти мысли — как светлый задник в театре теней. На их фоне двигаются фигуры. Много мелких фигурок, текущие нужды, главная из которых — и в буквальном смысле текущая — чистая безопасная вода. Акведук поврежден в трех местах — ромская постройка тоже не была рассчитана на капризы природы или нечисти, городские колодцы сильно засолило, речную воду… речную воду можно пить, если кипятить. А тем временем чинить акведук.
Вода. Провиант. Фураж. Предупреждение отравлений и прочих хворей. Дисциплина. Повышения в звании для отличившихся взамен погибших. Наказание мародеров. Очень много дел. Очень много людей — имена, приметы, звания, положение в армии Аурелии и у себя дома, черты характера. В памяти не теряется ничего, но, кажется, скоро эта книжная полка будет заставлена целиком и полностью. Уже не книга, в которой записано то, что нужно помнить — целое скопище книг. Люди удивляются, что некий молодой человек не ошибается, запоминает всех и все нужное с первого раза. Они всегда удивляются, хотя ничего проще и естественней Чезаре себе представить не может. Просто помнишь — записываешь внутри себя, и помнишь… Агапито, делавший заметки на бумаге, всегда удивлял герцога: зачем?
Кстати: Агапито скоро приедет — ему будет, что записать. Пока что он, наверное, подробно описал похороны Даниэле делла Ровере… какой досадный несчастный случай, омрачивший, но не замедливший отъезд. Дурное предзнаменование. Ну что ж, можно считать, исполнилось.
Записывать нужно не только потому, что возможности памяти, наверное, скоро будут исчерпаны. Но и потому, что маршал прав — то, что идет от тебя вниз, должно быть изложено внятно — и в письменном виде. Потому что другие помнят хуже. И обычно не то, что им сказали, а то, что они поняли. Приказ — как и этикет — способ заставить человека услышать именно сказанное, точно. Но все, что сложнее прямого распоряжения, уже расплывается в кашу. Древние писали законы на камнях. Кажется, правильно делали.
«Додумался…» — говорит Гай.
— Господин герцог, прибыл королевский курьер! — а это уже Марио, отчасти самозваный порученец. Нос в пыли. Подсматривал?
— Спасибо, Марио… — с официальными новостями все просто и удобно. Если он срочно потребуется, его позовут. Если дело терпит, сообщат, когда будет время.
Подвижная часть вечного двигателя хороша тем, что помимо штурма каледонского ровесника ухитряется быть везде, видеть и замечать все, первым узнавать любые новости и собирать сплетни, слухи и разговоры в необычайных количествах. Разобрать, разложить и рассортировать все это Орсини не в состоянии, но если задать ему вопрос, он сообщит все, что знает. Бывают библиотеки, бывают задворки книжных лавок, где в беспорядке свалено все подряд. Порученец представляет из себя такие задворки; копаться в них полезно, но в последние дни недостает времени.
А вот уже и порученец господина маршала. Значит, дело важное.
Значит, новости. И, с учетом беженцев, покойников и акведука — новости плохие. Что плохого могло случиться в столице? И не сейчас, а неделю назад?
После невероятной бури установился полный штиль. Воздух — словно стекло с Мурано: прозрачно-голубоват и тверд. Чезаре прошел следом за порученцем по совершенно лысой и поредевшей аллее. Уцелевшие тополя лишились листвы во время шторма, и торчат, будто руки скелетов, лишенные плоти. Зрелище скорее удивительное, чем неприятное, хотя предложения и вовсе срубить их, чтобы не нервировали, звучали довольно часто.
Маршал… маршал похож на раскаленное лезвие. Воплощение метафоры «до белого каления». Не прикасайся, обожжешься и порежешься одновременно. Этого почти не видно, нужно хорошо узнать этого человека, научиться примерять на себя позу, жесты, интонации, чтобы угадывать, что на самом деле с ним происходит. Курьер — в сторонке, маршал — посреди двора, замер, развернув плечи. Что-то бегло помечает на очередной дощечке. Ждет: сразу разворачивается на звук шагов.
— Господин герцог, вам в ближайшие несколько часов придется принять достаточно серьезное решение. Во-первых, Мария Стюарт, высадившись в Лейте, назвала себя королевой Каледонской и Альбийской. Это — совокупно с обстоятельствами ее возвращения — было сочтено нарушением договора со стороны Аурелии. Война объявлена официально. Высадка началась через несколько часов после того, как господин Трогмортон вручил Его Величеству соответствующий документ. Во вторых, у де Рубо несколько меньше людей, чем мы думали, поскольку часть подкреплений была отвлечена на север. Это известно, потому что они уже объявились там. Руководить кампанией будет Его Арелатское Величество. Лично. В-третьих, коннетаблем Аурелии с сегодняшнего дня являюсь я. В-четвертых, вот это, — лист раскручивается, открывая большую гербовую печать, — приказ немедленно возвращаться в столицу и заняться западным побережьем.
Три войны для Аурелии. Не две, три. Одна предсказуемая, если только Альба не решит вцепиться зубами в побережье раз и навсегда. Одна понятная — де Рубо будет пытаться взять еще больше. Одна непредсказуемая, поскольку Филипп Арелатский до сих пор не становился во главе армии. Положение… сложное. И донельзя соблазнительное, жаль только, что из трех войн можно и нужно выбрать только одну, и ее уже выбрали заранее.
«Серьезное решение» — это не уезжать или остаться. Это — уезжать или принимать команду. Не потому, что я тут лучший военный из всех. Не лучший, слишком мало опыта. Потому что только у меня есть шанс удержать всю эту орду и заставить ее действовать согласованно. Шанс.
— Я слушаю ваши приказания, господин коннетабль.
— Даже так? Хорошо. — Чужое решение взвешено, оценено, принято. Будет ли оно найдено слишком легким, мы увидим достаточно скоро. — Список того, что я у вас заберу, будет у вас через… два часа. А от вас потребуется четыре месяца. Может быть, я управлюсь быстрее, но сейчас мы считаем без Франконии, а это может измениться. Но на эти четыре месяца мне не нужен де Рубо на нашей стороне реки. Вы его сюда не пустите.
— Только это, господин коннетабль? — улыбка: разочарование и бравада. В голос того же и побольше.
Во-первых, задача до обидного проста. Даже если герцог заберет половину, даже если он две трети заберет. Во-вторых, если он сейчас выльет все свое негодование по поводу происходящего, всем будет только лучше.
А причин для негодования достаточно… Но нет. Отвести грозу на себя не получилось, Валуа-Ангулем только дергает уголком рта.
— Сделайте хотя бы это. Если у вас получится сделать дешево — вы меня обрадуете.
— Вы можете рассчитывать на меня, господин коннетабль. — Он, разумеется, не будет — не рассчитывает ни на кого и никогда. Но нас слышат, хотя в поле зрения никого нет, или хотя бы видят. Все это потом пригодится. Я пообещал. Остальное окружающие придумают сами. — Каковы мои полномочия?
Это — тоже сейчас. Остальное можно и потом, а это сейчас. Потому что у меня в руках будет аурелианская армия с толедской границы, де Сандовал без флота, но со штабом и советами, моя — отцовская — армия, родственники quantum satis, в том числе, имеющие серьезный опыт… и все это великолепие будет делить власть между собой. Со мной они ее поначалу даже и делить-то не захотят.
Небо выбелено жарой, на горизонте припудрено дымкой. Голые ветви отбрасывают тени, подобные узким рубцам. Руки нового коннетабля Аурелии иссечены тенями. Лист королевского указа будто расчерчен угольным карандашом на квадраты и трапеции.
— Через два часа вы примете командование союзным контингентом. Вашим заместителем будет де Беллем. Полагаться на него вы можете полностью. И на знания и умения, и на все остальное. Во-первых, он мой человек, во-вторых, он знает, что вы уедете, а он останется. — В третьих, и этого коннетабль не говорит, де Беллемы — очень старая и очень важная в Аурелии семья. И герцогу Ангулемскому они не вассалы, а младшие союзники. Ведомые, но и сами по себе — сила. И присутствие именно этого человека на вторых ролях заткнет рты очень многим. Если заморская птица не потянет, будет кому принять командование. Сразу де Беллема не примут ни толедцы, ни ромеи, а вот если Чезаре потерпит неудачу, деваться им будет некуда.