Стальное зеркало
Шрифт:
За спиной королевский дворец и разрешение лететь на все четыре стороны. Ее Величество милостиво дозволяет своему верному слуге отбыть из столицы и велит направиться… «куда вы там хотели направиться?» написано на капризном личике, и Мерей, уже даже не скрипя зубами, подсказывает: на границу. Привык. Привык и даже доволен тем, что сводная сестра знает все на свете и не знает ничего о творящемся под носом. Потому что она пока еще спрашивает. Ничего, скоро перестанет.
Высокий человек в слишком пестром, слишком ярком для этого города платье идет по середине улицы, выбирая сухие места не глядя. Старый город — дома в пять-шесть этажей. В Роме такие зовут «инсулами», «островами», а здесь — «землями». Тень от этих «земель» как от настоящих — дождь был вчера вечером, а на обочинах до сих пор болото. Если кому-то нужно проехать, подождет. Как-нибудь уж уступит дорогу члену королевского совета.
И, главное, злость, по чести, сорвать не на ком. Знал ведь, что такое Мария-младшая, знал. И сам ее сюда на горбу приволок. И что такое Мерей, знал. И сам ему показал, где маслом намазано. Потому что Мерея она будет спрашивать и даже слушать какое-то время. А потом еще какое-то время не рискнет с ним ссориться, слишком уж большую силу он возьмет. А потом поссорится и поймет, что без него хуже… да и сам Мерей особо зарываться не станет — ему больше ни на каком месте столько власти не получить. Так что все даже хорошо. Настолько хорошо, насколько можно. Что ж так тошно-то?
До чего же серый город; серого — все оттенки, столько орлеанский портной не назовет, хотя они там бесятся — «уголь с молоком», «мокрый сланец», «замерзшая блоха». Еще бы промокших блох придумали, только за этим нужно ехать к нам, через Канал. Небо серое, земля серая, море — как отполированная сталь. Город серый, люди — серые, и лица, и одежда, все выцветшее, кажется, и мысли у всех серые. С вкраплениями бурого.
Я надеялся, что сложится какое-то равновесие между Мереем и Хантли, между лордом-протектором (кому, чего, от кого он, к чертям, протектор?) и канцлером. Хотя бы потому, что один королеве — сводный брат, а другой — католик, единоверец. Пока что не получилось, хотя в канцлера я верю, он просочится в нужную щель и все промахи Мерея себе на пользу обратит. Хотя бы на год, а то и на пару лет можно выдохнуть и перестать бояться, что все наше варево вскипит. Так в чем дело-то? В том, что меня эта дун эйдинская похлебка выталкивает, не принимает, и места мне тут нет? Да видал я это место — я же все время на материке только и мечтал, что заткну все щели, потушу все пожары, и займусь флотом, границей, собственным разоренным подчистую хозяйством…
Дел — непочатый край. Время есть. Даже деньги есть, с ума сойти. Последнюю порцию, правда, господа из милейшего алеманского торгового дома обратно затребовать попытались — мол, условие не выполнено, работа не сделана. А я им — как же. Я нанимателям моим что обещал? Что убью человека? Нет, я наш договор наизусть до последнего слова помню, не та штука, чтобы забывать. Я им обещал, что союзная армия не придет под Марсель. Она пришла? Нет, не пришла. Из-за чего? Из-за альбийского вторжения. А вторжение из-за чего вышло? Из-за нашей королевы. Которую украл кто? Ну кто это был? Скажите спасибо, что я оговоренные войска не требую, у меня тоже совесть есть.
Вот делами я и займусь. Всеми по очереди. Сначала — границей, без меня там, наверное, все подраспустились, потом — флотом, потом — опять границей, уже всерьез. Пока есть передышка, пока Альба больше смотрит на новый договор, чем на нас. Они, конечно, рано или поздно извернутся и найдут способ на нас свалиться — и непонятно, кто что раньше купит, король Людовик большинство в парламенте, или королева Маб его же… но вот добраться до столицы им будет очень, очень сложно, и, при надобности, я и парламенту покажу всевозможные неприличные жесты. Мало ли, кого вы там пригласили, пусть попробуют пройти.
Сквозь меня. А мне еще и не ударят в спину. Некому. Мерей воевать не станет, но и мне мешать не будет, и Конгрегацию придавит. Если понадобится всю придавить, всю и придавит, и имущество конфискует. Как подумать, так счастье же — несказанное. Противник только с одной стороны…
Человек останавливается, дергает щекой, лицо у него серо-желтое, как камни Дун Эйдина. «Что это с вами, граф?» «Да ничего, дует юго-западный.»
Что ж, до конца года посетим всех, кого в этой Богом забытой стране еще хочется видеть, то есть, сестру, матушку и канцлера — и на границу. Отдыхать, сиречь, заниматься полезным и приятным делом, зная, что хотя бы год-другой сделанное простоит и никакая стихия его не снесет. Если, конечно, у нас не выйдет как под Марселем, но тут никто ручаться не может.
И пусть эта коронованная цесарка морщит нос и топает ножкой кому-нибудь другому. Пока ехали, казалось еще — небезнадежна. Соображать может, если помочь, и аурелианские придворные бредни вроде бы повыветрились по дороге из головы, и нравилось же ей. А как первый раз налетела на жизнь без выдумок — как устроили ей любезные подданные скандал из-за открытия католической часовни, так и все. Даже в Орлеане такого слепого упрямства не было, кажется…
Впрочем, в Орлеане ее к решениям близко не подпускали.
А тошно, черт, вот из-за этого и тошно. Это же не на два года… это пока она замуж выйдет — да пока ребенка родит, сына, да пока ребенок тот вырастет. Это не на два, это на двадцать. И дышать мы сможем разве что, если ей муж толковый попадется. Или если ее после родов, вторых или третьих, Господь приберет. Но сам, только сам, потому что случись убийство — тут вспыхнет все и сразу.
А из женихов у нас на горизонте пока что один младший Арран — но этого я, дойди дело до приготовлений к свадьбе, все-таки убью, всерьез. И не из ревности, не из зависти, и не из мести за прошлый год, а только потому, что если дети пойдут в папашу, так лучше сразу всей страной повеситься. Хватит нам дуры на троне, сумасшедших мы не переживем.
Впрочем, тут я буду в очереди третьим, за Мереем и самой невестой. Мерей удавится, а сына своего заклятого соратничка к трону не подпустит, а что до Марии, она сватовства к Маб век не забудет. И придется мне уступить дорогу и наблюдать за схваткой со стороны. Замечательное, должно быть, получилось бы зрелище.
Человек улыбается, шевелит губами, представляя подробности. Двое мелких Стюартов, посланных почти в открытую — присмотреть, куда он пойдет из дворца — переглядываются. Черт бы его побрал, этого Хейлза. Влетел под монарший гнев и приказание покинуть столицу, а вид у него счастливый, а уж улыбка… наверняка какую-нибудь гадость задумал и не простую, а особенную.
— Вы чем-то обеспокоены, господин граф? — канцлер слишком церемонен, чтобы смотреть на гостя, как на лягушку на блюде, но интонация выдает настроение. Хантли помнит, чем обязан гостю, и потому не скажет грубого слова, да и вообще недовольства не выкажет, пока его не доведешь, но вот яда теперь на языке — все шершни в округе позавидуют. — Мне казалось, что вы преуспели во всех начинаниях…
— Если бы мы находились в Орлеане, господин канцлер, я ответил бы, что слишком в них преуспел, а потому более не нужен. И добавил еще несколько горьких фраз о королевской благодарности. Но мы дома, поэтому я хочу сказать, что я вам сочувствую, что вы можете на меня рассчитывать и что я с наслаждением убираюсь отсюда — и надеюсь, что не увижу этот город в ближайшие два-три года.