Стальное зеркало
Шрифт:
— Они растерялись. Я застрелил двоих, один убежал и утонул. Там край болота подходит к лесу, а он дернулся не в ту сторону. Я кричал, но он, кажется, мне не поверил — и потом барахтался.
— Кто? — как я надеюсь, что франконцы в совершенно случайной засаде: кто попадется, того и поймаем… надеюсь, но сам себе не верю.
— Из придавленных двое по виду — франконцы. Остальных могли нанять, — пожимает плечами капитан. — Кого они ждали… не проверишь, меня никто не обгонял, я никого не догонял — а у них уже не спросить.
Шестеро. Хотели наверняка. Получилось как обычно.
Здешнее население с равным удовольствием
— Вы плохо стреляете, капитан. — Мы могли бы отделаться допросом. А теперь мне придется тщательно проверять всех своих людей, чтобы поймать предателя или убедиться в полной случайности происшествия.
— К сожалению, — соглашается капитан. — И я не сразу понял, насколько хорошо придавило остальных.
Вот оно. Лжет. Прекрасно он все понял. И почему-то уверился, что это не франконцы. И принял меры, чтобы избавить меня от необходимости решать, что делать с людьми Его Величества, пойманными при попытке убить наследника Его Величества. Заботливый молодой человек. Будто бы я не знаю, что с ними делать. Будто бы это первые люди Его Величества, заблудившиеся в местных лесах, замерзшие насмерть, провалившиеся в ловчую яму и нарвавшиеся на медведя-шатуна. На севере Аурелии такие коварные леса…
— Я думал о вас лучше, господин капитан. И речь не о вашей меткости.
— Я не думаю, что этот случай повторится, господин генерал. Но я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы больше не совершать таких ошибок.
Принц раскладывает по столу содержимое пакета — письма, карту, несколько списков с приказов. Его совершенно невозможно жалеть, думает де ла Ну. За него можно бояться — вот как сейчас, хотя опять выкрутился и уцелел — бояться неприятным страхом, словно в живот входит ледяное лезвие, и теперь аппетита не будет до вечера, тошно. На него можно злиться до радужных чертей, до желания выкинуть через закрытое окно во двор и там при помощи любой слеги объяснять, как надо себя вести. Жалеть — невозможно; жалость, сочувствие, любая нежность, которую мог бы вызвать у офицеров подросток-сирота, жертва королевских преследований, скатывается с него, как с гуся вода.
Не из тех молодых людей, которых приходит в голову обнять или потрепать по голове. Хотя насчет обнять… это как раз случается. Но совсем с другими устремлениями. Ему семнадцати нет, Господи, за что это наказание?..
Ну что ж, если слегой нельзя, будем бить другим.
— Молодой человек, — капитан не вскидывается на это обращение. Он и правда человек и для человека еще очень молод. — В настоящий момент примерно половина округи предпринимает значительные усилия, чтобы вы оставались в живых. Как вы думаете, почему? Кто-то делает это из чувства долга… и других чувств, образующих порядочного человека. Но большинство — по совершенно иной причине. Как вы думаете, что произойдет после вашей смерти?
Капитан слишком умен, чтобы даже в шутку предполагать, что Его Величество скажет генералу де ла Ну спасибо. Разумеется, не скажет. Король молчит, когда его люди не возвращаются из северных лесов, но когда они вернутся с победой, король заговорит. Может быть, кого-то пощадят — адъютантов и тех, кто был в длительных отлучках. Но гибель наследника — не уберегли, недосмотрели — прямая измена короне и Аурелии.
Молодой человек свешивает голову — по-птичьи, наискосок, с этой привычкой он уже сюда приехал.
— Вы напрасно думали обо мне лучше. Я не хотел вас впутывать в мои непростые отношения с Его Величеством и совершенно упустил из виду, что это уже случилось.
— Да, — отвечает генерал. — Это уже произошло. — Объяснять молодому человеку, что в «непростые отношения» де ла Ну впутался сам и с открытыми глазами, впутался еще три года назад, когда ответил «да» на осторожное письмо епископа Дьеппского — совершенно несвоевременно. Да и невозможно. — Это произошло, и вы обязаны с этим считаться. Если вам не нравится ваша текущая охрана, заведите свою. В конце концов, есть довольно много людей, по крови и слову обязанных рисковать за вас жизнью. Если вы беспокоитесь о них, позаботьтесь о том, чтобы они умели делать свое дело хорошо. Достаточно хорошо, чтобы защищать вас, оставаясь в живых. И не мешайте им.
Теперь капитан — невозможно называть его ни юношей, ни подростком, как других ровесников — слегка поднимает голову. Глаза почти черные, не различишь зрачка, как и не различишь выражения. А то, что можно различить, сообщает лишь о том, что у него не только обратная дорога была веселой. Если бы сей наследник престола был бы уполномочен королем пересчитать местных жителей, число симпатичных сговорчивых крестьянок оказалось бы втрое больше населения провинции вообще. Где он их находит в таких количествах?..
— Боюсь, что это означает показать, — кивок куда-то на юг, — что я не считаю происшествия случайностями.
Года через два после появления принца в штабе де ла Ну начал догадываться, что вот так адъютант просит совета. Это случается очень редко. И если не касается напрямую местных армейских дел — там господин капитан способен вытрясти всю душу, требуя объяснений, книг, правил и принципов… — выглядит именно так. Как очень осторожный намек.
Но этому-то горю помочь несложно.
— Вам нужна хорошая вражда. Такая, чтобы и там, и там, — королевский юг, франконский север, — знали, что вы не можете себе позволить такую глупость, как поездки без охраны. Ревнивый владетель какой-нибудь…
Капитан кивает, вернее, опять медленно роняет голову наискосок. Он вообще медленно и мало двигается, если к тому нет необходимости. Наверное, дворцовая привычка. Или и от природы таков.
— Господин генерал, у меня есть несколько мыслей, которые возможно позволят нам добыть нужные нам рабочие руки и наживут мне любое необходимое количество врагов…
Давным-давно в Арморике маленькому де ла Ну рассказали сказку о человеке, который обидел фей Броселианда и они его прокляли очень изобретательным образом: «чтоб все твои желания сбывались!». Дослушав соображения капитана до конца, генерал вспомнил эту сказку и удивился — да сроду же не посягал на честь этих самых фей, так за что, спрашивается?