Стальное зеркало
Шрифт:
Но из этого следует еще одно…
— Те два бедствия: то, которое не случилось, и то, которое случилось, но не там — они вовсе не были карой небесной?
— Ваше Величество, — вот теперь голос знаком совсем. Вот чего в нем не хватало. Задавленной злости. — Если вы наделаете дыр и проломов в стенах собственной крепости, кого вам потом упрекать, если вы проснетесь с чужим мечом у горла? Никто никого не карал. Никогда. Вообще никогда, Ваше Величество… защитить не всегда могли. Для этого нужно хоть за кого-то зацепиться. Годится почти кто угодно, как вы понимаете, если уж и я подошел. Лишь бы хотел.
— Никогда? И Содом тоже наделал дыр в стенах?
— Да… если бы они не переступили хотя бы через долг гостеприимства, город мог бы уцелеть.
— Вы принесли мне благую весть, Габриэль, — усмехается король. — И я ее услышал, не беспокойтесь.
Бывший полковник арелатской армии и нынешний — интересно, кто? вильгельмиане же не верят в существование святых, а святых покровителей в особенности… гений места? — очень внимательно смотрит на своего бывшего сюзерена. Потом кивает. Кажется, слегка удивленно.
— Скажите, — спрашивает король, — а почему никто так не приходит? И не разговаривает?
— Большей частью не получается… и не слышат. И не запоминают. Или решают, что им привиделось. Вот вы, Ваше Величество, утром скорее всего подумаете, что слишком долго ломали голову над здешними загадками — так что они вам даже сниться начали. Да, да, — кивнул Габриэль. — Но осторожнее вы станете. На всякий случай. Но это как раз хорошо. А есть еще те, кто запоминает, но в меру разумения. А потом начинает додумывать. Ваше Величество, как вы считаете, кем был Вильгельм?
— Человеком, который хотел как лучше, — отвечает Филипп. История, старая как мир — хочешь исправить, портишь на поколения. Как приговаривает супруга, «лучшее — враг хорошего». Нельзя хотеть как лучше, нужно хотеть как правильно.
— И он даже кое-что услышал точно, — кивает призрак. — Спокойной ночи, Ваше Величество.
— Успехов в трудах, — кивает король, и улыбается собственной шутке — и не шутке одновременно.
Габриэль де Рэ опять смеется — теплым, звонким, живым смехом.
Нет, уже не Габриэль. Забывшийся караульный, решивший, что Его Величество давным-давно крепко спит. Что ж, думает Филипп, не будем разочаровывать подданных.
Но завтра нужно распорядиться о переводе его в другой полк.
Глава четырнадцатая и последняя,
в которой король Аурелии уделяет внимание садовой скульптуре, король Галлии — балету, ученый муж из Сиены — басням, а адмиралы и наследники престола предаются разврату
Господин граф де ла Валле — капитан де ла Валле — в обращении много неприятнее господина герцога Ангулемского, коннетабля и наследника аурелианского престола. Его гораздо труднее терпеть. Практически невозможно. Потому что кузен Клод — это кузен Клод, он всегда был таким, сколько Людовик его помнил, лет с десяти, наверное. А Жан де ла Валле еще недавно казался милым, может быть, не по возрасту лопоухим, как щенок, но живым, настоящим и по-хорошему доверчивым добрым мальчиком. Потом позолота облезла, и из-под нее проступила… даже не добротная свиная кожа, а холодный шершавый камень. Неполированный гранит, наверное. Непробиваемо уверенный в своей правоте — и в том, что имеет право требовать, не просить, не объяснять, а требовать. Не для себя, а для блага державы. Как его понимает господин граф де ла Валле. Капитан де ла Валле, пока не желающий быть полковником. А капитан де ла Валле, конечно же, понимает его лучше прочих, вторым по счету — первым у него идет Клод. А королю остается плясать под рожок…
Или начать проявлять упрямство, неблагодарность и прочие качества, в принципе, присущие монархам, даже, некоторым образом, предписанные им положением… да и подданные знают, что обязаны принимать все это с подобающим стоицизмом — но не хочется. Чувствуешь себя совсем уж дурацкой марионеткой.
Если бы щенок-оборотень говорил глупости, было бы легче.
Он не нес глупостей, он был разумен и полезен — и там, где излагал идеи наместника Шампани по обустройству этой самой Шампани, и там, где выступал от себя. И в каждой фразе рассказа о положении дел на северо-востоке звучал такой праведный гнев, словно Людовик лично и персонально развел там все непотребства, а пресловутый господин де Сен-Роже — его обожаемый фаворит.
Королю очень хотелось взбрыкнуть, задурить и сослать де ла Валле к чертям в родовое южное поместье, чтоб носа не высовывал, чтоб сидел и молился Господу за то, что уцелел — и учился вести себя.
Но он же уедет. И будет там сидеть с молодой женой в свое удовольствие. И растить детей. И не вспоминать, как выглядит столица. И у него это на лице написано. Не хотите — не надо. Я-то обойдусь. И правда, обойдется. Пьер… Пьер не мог бросить дело, армию, людей, которые от него зависят. Этот может. Не по безответственности, конечно нет. Просто он считает, что от беспомощного от него равный толк, что здесь, что в ссылке.
Этот мальчик не хочет ничего дурного, в тридцатый раз напоминает себе Людовик. Он не хочет ни положения фаворита, ни власти надо мной, ни титулов, ни владений ни наград. У графа де ла Валле все это есть. Первый по знатности дворянский род в стране, богатый и владеющий большими землями — и традиционно считающий, что это все лишь инструменты для служения державе и своему королю. Именно в такой последовательности. Иногда короля можно вычеркнуть вовсе — как покойного дядюшку. Не вычеркнуть даже, а считать чем-то вроде стихийного бедствия, которое все равно нужно обращать на пользу державе и сдерживать там, где получается. Жан де ла Валле хочет только наводить порядок в стране — и у него много дельных идей, а там, где они становятся завиральными или преждевременными, его можно окоротить… где не получится у меня, там сумеет Клод — или можно просто запретить. Он никогда не будет бунтовать. Обольет презрением, проест плешь, будет долбить рогом в стену, пока стена не рухнет — но не устроит ни заговор, ни восстание.
Но до чего же невыносимая опора трона вышла…
В отличие от Клода этот по кабинету не бегает. Стоит, докладывая из полупоклона, словно замер в танцевальном па, и при этом ухитряется нависать, словно покосившаяся башня.
Вот посадить бы его на мое место и заставить терпеть все это. Терпеть — и не взрываться. И кивать. И одобрять нужное. И закрывать глаза… да какого черта я должен закрывать глаза на тон? Эта опора престола в два раза моложе меня.
— Мы благодарны вам за верную службу, граф. Мы рады числить вас среди тех, на кого мы можем положиться. Мы рассмотрим ваши советы на досуге и, полагаю, частью из них с удовольствием воспользуемся.