Стальной пляж
Шрифт:
что я понятия не имею, на какую другую могла бы эту работу сменить.
— Я слышал об открытии новых вакансий в Профсоюзе Кули [31] . Они выиграли контракт на Борнео. Подручные каменщиков до сих пор ворчат из-за этого.
— Приятно слышать, что их хоть что-то волнует. Возможно, мне следует подумать над этим предложением, — полушутя, полусерьезно откликнулась я. — Меньше нервотрепки…
— Ничего не выйдет. И я скажу тебе, из-за чего твои беды, Хилди. Ты всегда хотела быть… полезной. Делать
31
Кули (coolie) — в некоторых восточных странах: чернорабочий (обычно носильщик, грузчик).
— Чего раньше никто не делал? Изменить мир? Не думаю.
— А я думаю, что ты сдалась, отказалась от этой цели еще до встречи со мной. В тебе всегда сквозила нотка горечи по этому поводу — кстати, одна из причин, почему мы расстались.
— Правда? Почему ты мне не сказал?
— Не уверен, что в то время сам понимал это.
Мы помолчали немного, оба погруженные в наши общие воспоминания. Мне приятно было заметить, что даже после признания Фокса воспоминания эти были по большей части добрыми. Он все так же массировал меня, подталкивая вперед, чтобы добраться до поясницы. Я не сопротивлялась, уронила голову на грудь и смотрела, как течение играет волосами. И почему люди не умеют мурлыкать? Если б умела, как бы я сейчас размурлыкалась! Быть может, стоит поговорить об этом с ГК. Возможно, он найдет способ научить меня.
Массаж стал замедляться. Никому не хочется прекращения подобных процедур, но я знала, что у Фокса устали руки. Я снова прислонилась к нему спиной, и он обхватил меня чуть ниже бюста. Я положила руки ему на колени и поинтересовалась:
— Можно тебя спросить?
— Ты же знаешь, можно.
— Что придает твоей жизни смысл?
Он не поспешил с легкомысленным ответом, на что я рассчитывала и не рассчитывала. Некоторое время он обдумывал вопрос, потом вздохнул и положил подбородок мне на плечо:
— Не знаю, можно ли на самом деле что-либо на это ответить. Масса причин лежит на поверхности. Самая очевидная из них — в том, что моя работа приносит мне чувство заслуженного удовлетворения.
— Завидую тебе в этом, — вздохнула я. — Твою работу не стирают через десять секунд после прочтения…
— Разочарования есть и у меня. Я, в некотором роде, хотел строить все это, — и он обвел широким жестом незаконченные дали Орегона. — Но оказалось, что мои таланты лежат совсем в другой области. Но когда после тебя остается подобная красота, ты не можешь не гордиться своими достижениями.
— В этом ли все дело? В том, чтобы что-то оставить после себя? Для "потомков"?
— Может быть, лет пятьдесят назад я сказал бы, что да, так и есть. И это, безусловно, причина продолжать жить. Думаю, это главная причина для большинства людей, которые додумываются до вопроса о смысле жизни. Но не уверен, что это и дальше будет для меня достаточной причиной. Не то чтобы я несчастлив — нет, я люблю свою работу, с радостью прихожу сюда каждое утро, тружусь допоздна, даже без выходных. Но от моего труда остается в конечном счете даже меньше, чем от твоего.
— Ты прав, — произнесла я в немалом изумлении. — Я не думала, что такое возможно.
— Вот видишь? — рассмеялся он. — Каждый день приносит с собой новые открытия. В этом и смысл жизни. Возможно, банальный. Но меня наполняет радостью и гордостью акт творения. И ему не обязательно быть долгим. Главное, чтобы он имел смысл.
— Был искусством.
— Я начал мыслить подобными категориями. Может быть, это чересчур самонадеянно, но у нас, творцов погоды, уже появились последователи в нашем авантюрном занятии. Кто знает, во что это может вылиться? Но мне чертовски важно создавать, творить что бы то ни было.
Он заколебался, затем решительно произнес:
— Но есть и иное творчество.
Я тотчас же поняла, что он имел в виду: то, что стало главной причиной нашего разрыва, после того, как все было сказано и сделано. Через короткое время после того, как мы расстались, у Фокса родился ребенок, и я попросила никогда не раскрывать мне тайну его отцовства. Теперь Фокс решил, что и у меня уже есть дети, но я отрезала, что это его не касается.
— Прости. Не стоило об этом упоминать, — потупился он.
— Нет, что ты! Я же задала вопрос — и должна быть готова услышать все ответы, даже те, с которыми не согласна.
— А ты не согласна?
— Не знаю. Я подумывала об этом. Как ты уже мог догадаться, я очень много думала о самых разных вещах.
— Тогда ты должна была бы продумать и отрицательные причины желания жить. Порой мне случается думать, что одна из них важнее всех прочих. Я боюсь смерти. Я не знаю, что она такое есть, и хочу узнать как можно позже.
— Не надеешься услышать музыку небесных сфер?
— Ну я же серьезно, а ты?.. Если мыслить логически, ты можешь представить, что просто перестанешь существовать, угаснешь, как свет. Но я брошу вызов любому, кто действительно так себе это представляет. Ты знаешь, что я не мистик, но с течением лет — сам удивляюсь, как — пришел к вере, что после смерти кое-что существует. Ничем не могу доказать, почему я так чувствую, но разубедить меня ты не сможешь.
— И пытаться не буду. Я и сама так чувствовала в лучшие времена, — испустила я один из самых утомленных вздохов, когда-либо вырывавшихся у меня. Последнее время приходится вздыхать все чаще и все утомленнее. Когда ж это кончится? Нет ответа.
— Итак, — подытожила я, — что у нас получилось? Недовольство работой. Мне почему-то не верится, что этого достаточно. У нашей задачки должны быть более простые решения. Что еще? Неутоленная жажда творчества. Бездетность, — произнося это, я загибала пальцы: возможно, не слишком красивый жест, ведь Фокс попытался, как мог, разобраться с моей бедой… но я надеялась услышать нечто новое, увидеть новый выход, что было совершенно необоснованно, но от этого мое разочарование отсутствием перспектив нисколько не уменьшилось. — И страх смерти. Знаешь, как-то ни одна из этих причин меня не удовлетворяет.