Станция Солярис
Шрифт:
Нет, думал я, мы не сорняки Вселенной, не отбракованный материал.
Отнюдь! У нас хватило ума на то, чтобы выжить в самых трудных условиях, и мы процветаем, мы идем все дальше и дальше, раздвигая горизонты... Нет, мы не сорняки Вселенной, мы - ее посев, и мы проросли и окрепли. Просто мы когда-то приняли собственные представления о Контакте за истину, и теперь нам трудно переступить через эти представления, оказавшиеся ложными при первой же проверке.
Но ведь такое бывало уже не раз: Земля - центр мироздания, ярчайший бриллиант, сверкающий внутри хрустальных сфер девяти небес... В мире
Мы не сорняки, мы - грызуны; вернее, разгрызатели. Разгрызать орехи наше призвание. И потому Вселенная придумала именно нас. Именно нас...
И хватит сидеть здесь, в институте, думал я, хватит ломать голову над результатами чужих экспериментов. Присоединиться к Гибаряну.
Составить свою - именно свою!
– программу, согласовать ее с Гибаряном, заручиться его поддержкой - оттуда, с Соляриса, - и самому отправиться на Солярис, и попытаться вступить в диалог с его могущественным обитателем класса Метаморфа.
Я выбил пальцами дробь на перилах террасы, но тут же мои выросшие было крылья бессильно опустились.
Хари. А как же Хари? Ведь ее-то на Станцию никто не пошлет - не тот профиль. И в качестве жены она со мной отправиться никак не сможет, при нашем-то аховом финансировании. Расстаться? Не на день, не на месяц - на годы...
Заведет себе собаку? Заведет собаку. Или попугая... Или еще кого-нибудь...
Что-то заныло внутри.
Собственно, ничего нового я не измыслил. Подсознательно, подспудно все это давным-давно уже было во мне. А я все оттягивал, тянул, обманывая себя - из-за Хари.
Что важнее, что, черт побери, самое главное? Какая чаша весов перетянет?
Я не отвечал себе. Я просто еще до вопроса знал ответ.
Там, где сияют два солнца - красное и голубое...
Она поймет. Поймет, что в противном случае я когда-нибудь возненавижу ее - и все пойдет прахом... Она поймет. Должна понять.
...Не знаю, сколько я так сидел в неуклонно наступающей темноте, погрузившись в свои мысли.
– Крис, что ты здесь делаешь?
– раздался вдруг за моей спиной негромкий и, кажется, чуть встревоженный голос Хари.
Я повернулся на своем табурете и обнял ее, прижавшись лицом к ее груди. Хари легонько погладила меня по голове, и у меня опять защемило сердце.
– Ты обиделся на меня? Да, Крис?
Я молча помотал головой. Я не обижался на нее - разве можно обижаться на любимого человека, с которым вскоре предстоит расстаться, и расстаться надолго?.. Может быть именно в расставаниях и заключается наше спасение? От расставаний становятся крепче те незримые нити, что связывают людей...
– Завтра мы полетим с тобой, Крис. Обязательно полетим на побережье.
Да, мы обязательно полетим. А потом я полечу уже без тебя, Хари.
Туда, где нет никаких побережий.
Хари говорила
Руки мои внезапно потеряли опору и бессильно упали... Я почувствовал, что стремительно проваливаюсь в пустоту, как будто неожиданно рухнула терраса нашего дома. Я поспешно открыл глаза и в обрушившейся на мир непроницаемой мгле успел заметить только далекое расплывающееся бледное пятно, неумолимо теряющее знакомые черты. Еще мгновение - и это пятно, в которое превратилось лицо Хари, исчезло в нахлынувшем со всех сторон мраке. Я продолжал падать в никуда, не чувствуя собственного тела, - и тьма ворвалась в мое сознание и начала заливать и гасить его, как неожиданный ливень заливает костер...
Что случи...
2.
Все вокруг было каким-то странным и в то же время почему-то казалось вполне привычным, словно такое происходило уже не раз - и не только со мной. Я висел в пустоте, не ощущая своего тела, которого, возможно, просто не было, и меня, бесплотного, пронзал чей-то пристальный взгляд - не добрый и не злой, не торжествующий и не укоризненный; совершенно иной взгляд, не поддающийся никаким определениям. Я пытался укрыться от этого неподвижного взгляда, но мне это не удавалось и не могло удасться, потому что я не знал, что же такое я сам - лишенная всего бесплотность и бесформенность, нечто, растворенное всюду - и нигде...
Не было ни пространства, ни времени, но все-таки из ничего сотворился некий начальный миг. Светящаяся первоточка пронзила Тьму, и из Хаоса начал возникать мир. Из плавающего в первобытных водах яйца родился Брахма...
И появились тени. И исчез пристальный взгляд.
Тени сгущались и расплывались, тени постепенно превращались во что-то знакомое. И издалека, становясь все более внятным, донесся голос:
– Кельвин, ты слышишь меня? Ты меня слышишь, Кельвин?
Невидимая карусель наконец замедлила ход. Окружающее почти перестало качаться и обрело относительную четкость линий. Ближайшая ко мне тень оказалась вовсе не тенью...
Я довольно резко поднял голову и сел на кровати, ощутив легкое головокружение. У меня почему-то шумело в ушах, словно долетал из какой-то дальней дали шум прибоя. Океанского прибоя.
Океанского!..
Не веря своим глазам, я уставился на сидящего рядом с кроватью человека в черном свитере, растянутом у горла. Худощавое, иссеченное морщинами лицо с костистым носом, красные прожилки на скулах, короткие седые волосы, усталые, чуть слезящиеся покрасневшие глаза под густыми бровями.
Этого человека я хорошо знал. Но он не должен был находиться здесь, он просто не мог быть здесь, потому что давным-давно был там, очень далеко отсюда, за пустынными безднами, за скоплением космической пыли, в мире двух солнц - красного и голубого... Он не мог ни с того ни с сего появиться здесь... Где - здесь?..
Я медленно огляделся - голова продолжала кружиться, шум в ушах не прекращался, хотя как будто бы стал стихать - и слабыми пальцами ухватился за простыню, прикрывающую мои голые колени. Шкафы... полки с книгами... два кресла... белые ящики с инструментами... микроскоп на полу... большой стол у окна...