Стандинг
Шрифт:
Я подскакиваю. С ума сойти, как такой тип, как Берю, может ясно мыслить! Он много не рассуждает, а идет прямиком – нормальным логическим путем.
– Ты совершенно прав, вундеркинд, надо, чтобы кто-нибудь подорвал ее в нужный момент! О, ты самый настоящий Моцарт в Дедукции!
– Ты понимаешь, – вздыхает он, – я думаю, что, в конечном итоге, я хороший сыщик, но плохой препод.
– Ты не так уж плохо читал свои лекции, Козленок! Мужики из этого выпуска еще долго будут помнить об этих пяти днях лекций по правилам хорошего тона.
– Ты думаешь? – с надеждой в голосе спрашивает Воспламенившийся.
– Да, – отвечаю я со спокойной душой и чистой совестью, – я думаю. Ты с ними говорил нормальным языком и дал им много хороших советов, Толстый. Потому что ты разумный и простой человек.
От этих слов Берю воскрешается. Правда, которую он чувствует в моем голосе, равносильна для него искусственному дыханию. Он на глазах становится прежним Берю.
– Это так, – говорит он. – Я научил их самому главному – жить как честный человек и не слишком ломать себе голову. О, я бы еще много мог им сказать, если бы ты только знал...
– Я догадываюсь!
– Послушай, – вздыхает он. – Особенно мне жалко, что я с ними не рассмотрел вопрос о похоронах. Но я им напишу из Парижа длинное письмо. Ты поможешь мне написать его?
– Да, Толстый, я помогу тебе.
– Я там объясню им, что смерть – это просто и не надо вокруг этого устраивать кино. Я, кода умерла моя мать, я не одевал по ней траур. Все происходило внутри, в трауре было мое сердце. Траурные шмотки – это все ханжество! А потом эта мания запрещать возлагать цветы. Венки, я не спорю, это печаль, но цветы, это так красиво... К тому же, понимаешь, что меня шокирует, так это разные гробы. Хоккей, что люди при жизни играют в богатство! Но когда становятся покойничками, все равны. Если бы я был в правительстве, я бы издал указ о едином гробе для всех. Одинаковое сосновое пальто для всех. Это прекрасная форма для «жмуриков», Сан-А... Главное в этом – это чтобы все уравнялись, до того, как попадут на эту большую ярмарку для клопов. Нечего выламываться, когда ты в горизонтальном положении. Тогяа, может быть, и похороны не были бы такими похоронными. Слушай, я припоминаю юмористический рисунок Роде Сама. На нем был нарисован вдовец, который на похоронах своей жены слушал по транзистору репортаж о матче по регби между Францией и Ирландией. Я вот так вижу правду... Да, вот так. Мертвые – это мертвые, а живые – это живые.
Задумавшись, он умолкает.
Я тоже задумываюсь.
Я думаю о бомбе, которая где-то здесь, недалеко от нас, таинственно ожидает свой час.
После обеда мы все в полном составе (и при полном параде) выстроились на плацу для встречи президента Рамиры Рамиреса. Здесь, как я и просил, собрались все: преподаватели, слушатели, охранники, повара, женщины-служащие – все, кончая садовниками. Директор лично проверил наличие: отсутствующих нет, старшина!
В точно указанное время, потому что это правило не только королей, но и диктаторов тоже, Его Превосходительство подруливает на своем бронированном лимузине N 24 бис, доставленном пароходом за несколько дней до его приезда. Сорок цилиндров в ряд, шестнадцать с У-образным расположением и один усиленный – из бугназального иридия. Чехлы в машине из атласа. В колпаках колес встроены миниатюрные электронные пулеметы, которые открывают огонь при нажатии кнопки «дворников». Что касается спаренной выхлопной трубы, то это только кажется, что она спаренная, а на самом деле одна из хромированных труб – самая настоящая дальнобойная базука.
Двенадцать мотоциклистов в парадной форме открывают кортеж. За ними следует несколько автомобилей, набитых официальными лицами. И лишь потом движется машина президента, на которой на кончике антенны полощется государственный флаг Рондураса. 38 Замыкают кортеж машины телевизионщиков и журналистов.
Полковник ди Бонавалес, офицер из военного кабинета Рамиреса, выпрыгивает из президентского автомобиля и, не дожидаясь полной остановки, открывает дверь своему господину.
38
На котором изображено, я хочу вам напомнить, полфунта кофе в белом ромбе, вписанном в красный круг, помещенный в зеленый квадрат. – Примеч. авт.
Президент не спеша, стараясь произвести впечатление (он, без сомнения, боится скомкать его), выходит из машины. Он в точности такой, каким изображен на фотографиях: маленький, плотный, лысый, с кофейного цвета лицом и черными усами наподобие руля гоночного велосипеда, с длинными загнутыми ресницами и черными, как угли, глазами, которыми он не мигая смотрел на вас, за что один из родственников, который наблюдал за ним, когда тот подремывал, дал ему кличку «маленький кондор».
Если бы вы только видели директора во время таких торжественных церемоний! Обалдеть можно! Непринужденность, с которой он двигается, свидетельствует свое почтение президенту и произносит в его честь краткую, но прекрасно составленную приветственную речь. Видя, какой ои невозмутимый и улыбающийся, слушая, как он красиво и четко излагает свои мысли, невозможно себе представить, что в гардеробе (или в другом месте) может шандарахнуть бомба и что он об этом знает.
Президент слушает, кланяется, долго жмет руку патрону. Под вспышками фотоаппаратов. А потом пылким и звонким голосом говорит так:
– А да, да, нада, перколатор пер бева эль коснстипасьон. Аррива Франция.
Эти слова трогают нас до глубины наших сердец, а у самых нечувствительных вызывают на глазах слезы.
Поскольку программа очень плотная, сразу после этого начинается знакомство со школой. Берю возглавляет колонну, а я ее замыкаю. Мы являемся в некотором роде овчарками, охраняющими это крупное стадо.
Мы идем коридорами плотной группой. Осмотр начинается с нового корпуса. Сначала гимнастический зал, потом библиотека по юриспруденции. Затем музей, зал Локара и зал Лякасаня. Президент Рамирес проявляет большой интерес к выставке работ заключенных. Особенно привлекают его внимание скульптуры из хлебного мякиша. До того, как стать президентом, он много лет провел в тюрьме, и, вполне вероятно, проведет там еще многие годы, если не будет убит при очередном покушении на его жизнь.
Из музея мы идем в столовую, но Рамиресу как-то наплевать на столы и салфетки в шкафчиках. Оя раздраженно говорит: «Да, да», и мы по-быстрому переходим в телевизионный салон...
Нас слишком много, и мы не можем все сразу войти в салон. Большая часть остается в коридоре. Меньшая толпится в дверях, чтобы видеть и слышать президента.
Когда мы собираемся тоже войти в салон, кто-то незаметно откалывается от группы. Этот кто-то направляется в сторону туалета. Я тут же подаю сигнал тревоги директору, о котором мы с ним условились. Этот сигнал заключается в том, что я должен помахать над кортежем рондурасским флажком и крикнуть «Да здравствует президент!»
Берюрье, который тоже заметил, что какая-то особа оторвалась от группы, устремляется за ней, а в это время директор, с присущим ему присутствием духа, изменяет маршрут кортежа, объявив:
– До этого, Ваше Превосходительство, я хотел бы вам показать кухню.
Успокоенный, я бегу в туалет вслед за Берюрье. Он уже держит своей мощной рукой за шею эту особу, которая откололась от кортежа, и лицо которой приобретает темно-фиолетовый цвет. Человек, о котором идет речь, – Дюпанар. Вы хорошо прочли? Дюпа-нар, сторож ночью и посыльный днем. Дюпанар, славный старикашка.
– Отпусти его! – говорю я Толстому.
Берю подчиняется. Старикан ловит ртом воздух, чтобы восстановить дыхание.