Становой хребет
Шрифт:
— Он похоронен там? — выдохнула Тоня.
— Да.
— Мне не верится! Не верю… — она вздрогнула, — даже представить не могу, что они способны на такие зверства. Дайте мне винтовку и зачислите в отряд. Я хочу отомстить за него.
— Работу мы вам дадим, но пока нет необходимости воевать женщине. У нас сил достаточно.
— Что же мне делать? Я комсомолка и должна приносить пользу. Я думала, что с Митей на пару мы горы своротим.
— Можете остаться в городе, жильё подыщем. А можете отправиться на очень
— Куда?
— В Алданской тайге организовали прииск Незаметный. Туда мобилизованы более тридцати комсомольцев для налаживания работы. Я порекомендую вас, и поезжайте. Там сейчас — главный фронт, стране нужно золото, чем больше, тем лучше.
— И поеду! Домой уж возврату нету.
— Вот и уговорились. Жить пока будете в моей семье. Возьмите адрес и идите отдыхать.
Тоня нерешительно встала, машинально выбрела на улицу. Чёрная ненависть к погубителям Мити опаляла жаждой деятельности. Под ногами хрустел снег, проносились заиндевелые лошади с санями.
Какой-то бородатый, купеческого вида мужик, пьяно пошатываясь, загородил Тоне дорогу:
— О чём печалитесь, барышня? Я вас приглашаю в ресторацию скуку развеять.
— А что это такое — ресторация, — машинально переспросила она и, опомнившись, сквозь зубы добавила, — пшёл прочь, гад, не то вдарю.
— Ха-ха-ха, — засмеялся высоченный незнакомец, грубо лапнув её за плечо, — не ломайся, — и тут заметил, как у неё медленно по-кошачьи расширяются зрачки. — Ты что, бешеная?! — недоумённо смолк и отступил в сторону.
— Говорила же, — устало обронила Тоня и понуро двинулась искать нужный дом.
Шла и отчаянно ревела, презирая себя за это, но ничего не могла поделать. На ходу вытирала слёзы концом платка, представляя Митю распятым на бревенчатой стене. И даже руки и ноги её пронзила боль, словно в них вбили гвозди.
Только в сумерках короткого северного дня отыскала она квартиру командира. Его дома ещё не было. Видимо, привыкшая к таким гостям хозяйка проводила иззябшую девушку в тёплую комнатку. Потом они пили чай и разговаривали. Тоня немного успокоилась и вскоре уснула…
Через несколько дней, с молодыми парнями и девушками, посланцами Якутского комсомола, Тоня выехала обозом мимо заснеженных аласов и наслегов к неведомому прииску. Она ещё больше замкнулась, ушла в себя и невольно посматривала на весёлые лица попутчиков.
Тоня проклинала свою броскую внешность, доставляющую ей столько хлопот, завидовала одной страшненькой девчонке, с которой никто не заигрывал. Ей хотелось заняться чем-то таким, чтобы не оставалось времени на глупые разговоры.
На прииске она быстро освоилась. Женщин там ещё было мало, старатели не давали Тоне проходу, да только понапрасну. Ушла Гусевская с головой в работу окружного комсомола.
Потихоньку оттаивала на жарких собраниях, выпускала стенные газеты, спорила до одурения,
Только глубокой ночью Тоня возвращалась домой и валилась головой на подушку, набитую сухой травой, чтобы на заре взметнуться и опять кипеть в сумасшедшем дне.
Работник окружкома Ваня Поленов, такой же худенький и весёлый, как покойный Митя, взялся серьёзно ухаживать за Гусевской, когда пришло лето, носил охапками цветы из тайги.
Влюбился он в Тоню без памяти. Сын конторского служащего из Новониколаевска, Ваня учился когда-то в гимназии, был на подпольной работе при Колчаке. Он много читал и хорошо ориентировался в политических вопросах. Но в житейских делах терялся, никак не мог обратить на себя внимание Тони.
Она относилась к нему, как к любому другому товарищу по работе. Правда, позволяла Ване сопровождать её на вечеринки, там угрюмо сидела, потом резко вставала и шла спать или читать толстенную книжку Карла Маркса «Капитал».
Нахлынула весна. Из-за невнимания к себе со стороны Тони, Поленов обиделся и начал ухаживать за новенькой машинисткой и совсем стал не интересен Гусевской. Фартовых и нефартовых приискателей она нагляделась вдоволь ещё в родном Качуге.
Особо наглые уже и здесь успели угоститься её крепким кулаком, другие откачнулись от её ледяного взгляда, иные боялись как работника окружкома.
Временами Тоня подумывала, уж не вернуться ли лучше домой, выйти за первого встречного замуж, нарожать кучу детей, да и усмириться в бабьей доле. Она боялась самой себя, только бы не скорбеть в старушечьем одиночестве.
Одно спасение — заполошная работа. Принимали в комсомол новых людей, организовывали на приисках ячейки, бурно отмечали революционные праздники, устраивали демонстрации и митинги. Тоне пошел уже девятнадцатый год, надо было думать о будущем, куда приклонить свою голову.
Выйти замуж — дело не хитрое, но ей чудился рядом кто-то непомерно сильный и добрый, который сможет усмирить её саму, пожалеть и приласкать. Неужто вечно её будет преследовать худенький парень в шинельке, распятый, как Христос, за свою правоту?
Природный ум и сметка хорошо помогали Тоне в учёбе. Она накинулась со всей присущей ей страстностью на книги. Читала ночи напролёт при свечах и лучинах, при керосиновой лампе. Жадно впитывала всё новое.
Потом, с красными от недосыпания глазами, моталась на работе, а вечером опять бежала в свой девчачий барак и хватала книжку, как приискатель самородок. В своём окружении прослыла за бездушную и холодную особу.
От книг ли, или ещё от чего, в ней скоро исчезло ощущение скованности. Когда случалось выступать на собраниях, резала прямо и смело, громила фактами нерадивых. И вскоре Гусевская возглавила отдел пропаганды.