Старая столица
Шрифт:
— В двух словах не объяснишь. Твоей матери уже за пятьдесят. Прежде чем говорить, она думает.
— Вы хотите закрыть дело?.. — На прекрасных глазах девушки выступили слезы.
— Ну, так уж сразу. — Сигэ улыбнулась. — Тиэко, ты серьезно говорила о том, что не хотела бы заниматься нашей лавкой? — В негромком голосе матери вдруг послышались суровые нотки. Тиэко подумала, что ей лишь показалось, будто она минутою раньше видела улыбку матери.
— Серьезно, — ответила она, чувствуя, как тоска пронзает ей сердце.
— Отчего такой убитый вид? Я на тебя не сержусь. Ты ведь
— Матушка, простите меня.
— Прощай не прощай — делу не поможешь! — На этот раз Сигэ рассмеялась от души. — Тебе, наверное, кажется, что я себе противоречу?..
— Я и сама не пойму, что наговорила.
— Человек по возможности не должен менять раз высказанное мнение. Это касается и женщин.
— Матушка!
— Отцу ты ничего не сказала?
— Нет, об этом ни слова…
— Вот как? А следовало бы! Он, как и все мужчины, вспыльчив, но в глубине души обрадовался бы твоему признанию. — Сигэ прижала ладонь ко лбу. — Я перед твоим приходом долго сидела за столом отца и думала о нем.
— Вы, матушка, так прозорливы, все наперед видите.
— Ошибаешься.
Мать и дочь помолчали. Не выдержав, Тиэко первая прервала молчание:
— Пойду на базар в Нисики — что-нибудь куплю на ужин.
— Сделай одолжение.
Тиэко прошла в лавку и спустилась в дома. Прежде это узкое помещение пересекало весь дом и заканчивалось кухней, где находился «черный» очаг — кудо. Теперь, понятно, на очаге не готовили пищи. На то была газовая плита, которую установили позади очага, настлав под ней дощатый пол. А прежде вокруг очага земляной пол был просто покрашен известкой, и готовить пищу, стоя на сквозняке на таком полу, было сущим наказанием в холодные киотоские зимы.
И все же очаг сохранился. Может, из веры в бога — хранителя домашнего очага (такие очаги можно и сейчас увидеть во многих домах Киото). Позади очага висели талисманы от пожара, а на полочке выстроились фигурки бога изобилия Хотэя. Фигурок бывает до семи, каждый год в первый день Лошади покупают по одной фигурке в храме Инари в Фусэми. Если кто-то в семье умирает, фигурки начинают собирать сызнова — каждый год по одной.
В доме у них стояли семь фигурок бога Хотэя. Это означало, что по меньшей мере последние семь лет никто в их семье не ушел в мир иной, — их как было, так и оставалось трое: отец, мать и Тиэко.
Сбоку от выстроившихся в ряд фигурок Хотэя — цветочная ваза из белого фарфора. Каждые два-три дня Сигэ меняет в ней воду и тщательно протирает полку.
Едва Тиэко вышла из дому, как в дверь постучал молодой человек.
«Из банка». Девушка сразу узнала его, но тот, по-видимому ее не заметил. Именно этот банковский служащий обычно приходил к ним — значит, нет никакой причины для беспокойства, подумала Тиэко, но вдруг почувствовала, как отяжелели ноги. Она приблизилась к решетке у входа в лавку и медленно пошла вдоль нее, слегка касаясь пальцами каждой дощечки. Когда решетка окончилась, она обернулась и поглядела на второй этаж.
Там под маленьким оконцем висела старая вывеска, а над ней миниатюрная крыша — своеобразное украшение,
Неяркие лучи предзакатного весеннего солнца тускло отражались от облупившейся позолоты вывески. На Тиэко повеяло грустью. Узкая занавеска из плотной хлопчатобумажной ткани, что над входом, выцвела и обтрепалась, там и сям из нее вылезли толстые нити.
Такое настроение, что даже цветущие вишни в храме Хэйан дзингу не развеют грусти, — подумала Тиэко и заспешила в сторону Нисики.
На базаре в Нисики, как всегда, было многолюдно.
На обратном пути вблизи отцовской лавки она увидала девушку-цветочницу из Сиракавы.
Тиэко окликнула ее.
— Ах, это вы, барышня? Вот приятная встреча! Куда изволили ходить?
— В Нисики.
— Путь не близкий.
— У вас, как всегда, божьи цветы…
— Да-да, взгляните, пожалуйста. Я знаю — вы их любите.
Собственно, то были не цветы, а деревце сакаки [20] . И даже не деревце, а только несколько веточек с молодыми листьями.
20
Сакаки — клейера, синтоистское священное деревце.
По первым и пятнадцатым числам эта девушка приносила им цветы в дом.
— Как удачно, что я вас встретила, барышня, — сказала она.
Тиэко с душевным трепетом выбрала несколько веточек сакаки. Сжимая их в руке, она вошла в дом.
— Матушка, вот и я! — сообщила она. Лицо ее прояснилось.
Тиэко приоткрыла решетчатую дверь и выглянула наружу. Девушка из Сиракавы еще не ушла.
— Не зайдете ли передохнуть, я сейчас заварю чай, — предложила она.
— Благодарю вас, вы всегда так добры ко мне… — Девушка поклонилась. — Возьмите в подарок эти полевые цветы. Они, правда, такие непривлекательные…
— Что вы! Я очень люблю полевые цветы, спасибо вам, — сказала Тиэко, разглядывая скромный букет.
Они прошли к очагу, перед которым был старый колодец. На колодце — крышка из плетеного бамбука. Тиэко положила на крышку цветы и веточки.
— Схожу за ножницами, — сказала она, — но сначала надо обмыть листья сакаки…
— Возьмите мои. — Девушка протянула ножницы и пощелкала ими. — Очаг в вашем доме всегда чистый. Таким людям, как вы, и цветы продавать приятно.
— Это все матушка…
— Должно быть, и ваша заслуга, барышня. Последнее время во многих домах за чистотой не следят: в очагах и колодцах грязь, с цветочных ваз пыль не вытирают. В такие дома не хочется приносить цветы. У вас — другое дело: гляжу вокруг — и в душе ликование. Спасибо, что пригласили.
Тиэко не могла сказать цветочнице из Сиракавы о главном, о том, что дела в их лавке с каждым месяцем идут все хуже…
Сигэ по-прежнему сидела за отцовским столом.
Тиэко позвала ее на кухню показать покупки. Сигэ разглядывала скромную снедь, которую Тиэко выкладывала на стол из корзины, и думала: да, девочка стала экономной. А может, это потому, что отца сейчас нет дома…