Старосольская повесть
Шрифт:
А в донесении смотрителя, поданном по начальству, значилось, что арестант Егор Жаркий, 52 лет от роду, помер 2 ноября 1845 года и похоронен на погосте при церкви Покрова пресвятой Богородицы.
16
Вот какую длинную историю пересказал нам с Матюшкой старый учитель на своем крылечке в тот теплый летний вечер.
Мы не заметили, как совсем стемнело, и при второй половине повествования лица Якова Александровича почти не было видно. Пожалуй, от этого ему легче
Когда прозвучали последние слова, все долго сидели неподвижно и молча. Я даже подумал, не заснул ли «атаман Платов», притулившись в ногах учителя, и о том, как это было бы неприятно рассказчику. Но в это время мальчик завозился, громко втянул в себя воздух и спросил:
— Что ж, Яков Александрович, потом-то видали вы каких сродственников, из тех-то, из гордых?
— Видал и дядю самого, и братьев двоюродных, — отвечал Вербов.
— Сынов, значит, полковниковых?
— Где полковниковых! Дядя до полного генерала дошел, — сказал старик. — Но только, ребята, эта история тоже не маленькая и не такая… ну, что ли, занимательная… Да потом и спать давно пора… Сбегай-ка, Матвей Иванович, глянь на часы, знаешь — над кроватью на гвоздике. Вот спички. Да осторожно, чашки тут не задень.
Матюшка легко взбежал по ступенькам и юркнул в дверь. Посуда у давно остывшего самовара чуть зазвенела от движения досок под его босыми ногами. Слышно было, как он чиркает спичку.
— Половина второго, — раздалось из комнаты.
— Батюшки! — всполошился Яков Александрович. — Да ведь это что же такое? Живо все по местам!
После влажной сырости, тянувшейся из лесу, в комнате приятно охватывал теплый сухой воздух. Учитель засветил лампочку, а мы внесли и расставили по местам самовар и прочее. «Мужественный старик» помедлил, собираясь еще что-то спросить, но по твердому приказу Якова Александровича убежал к матери, а мы стали готовиться ко сну. Я нарочно не торопился, устраивая свою постель на диване, и дал учителю раздеться, после чего пошел умываться в сени. Мне хотелось завладеть лампочкой, чтобы потом без помехи взглянуть на портреты. Когда я вернулся, старик лежал на спине, накрывшись простыней. Он бегло взглянул на меня и поднял глаза к потолку.
Я прошел к дивану, повесил полотенце и осветил портреты. По-новому смотрели на меня теперь эти три лица, когда я столько знал об их жизни. Еще задумчивее и прелестнее показалась девушка в голубом шугае, грустнее и трагичнее юноша с открытой шеей, прямее и яснее взгляд тамбурмажора. Да, от всех их, несомненно, было что-то в Якове Александровиче.
Не одну минуту смотрел я на портреты. И теперь уже не знаю, на который больше. Как жаль, что не было хорошего изображения Жаркого… Но все же взглянул на другую стену, на солдата, несущего юного прапорщика.
— А эта картина как же к вам попала? — спросил я учителя.
— У старьевщика в городе купил уже в восьмидесятых годах, когда наследник, племянник акличеевский, всю как есть обстановку его именья с молотка пустил.
— А матушка ваша потом была замужем?
— Была, — сказал старик, и по краткости реплики мне показалось, что сейчас он не хочет говорить об этом.
Я начал раздеваться. Но все-таки не мог промолчать о том, что несколько раз приходило мне на ум в последние полчаса.
— Вам непременно надо всю эту историю записать… вы никогда об этом не думали?
— Думал, пожалуй… — отвечал Яков Александрович. — Да как-то не собрался… И рассказывать так подробно довелось за всю жизнь всего второй раз. А написать ведь много труднее.
Я лег, дунул на лампу, мы замолчали. Но заснуть я не мог.
— Яков Александрович, — сказал я негромко.
— Да? — отозвался совершенно бодрый голос.
— А деда вы хорошо помните?
— Ну еще бы, ведь он до глубокой старости дожил.
— И встречал потом Егора Герасимовича? Ведь тот, верно, не умер у Акличеева-то?
— Эк вас разобрало! Да ведь, право, спать-то пора… Уж лучше я вам с Матвеем в другой раз дальнейшее расскажу… Что ж так-то, без толку…
— Не как-нибудь, а завтра же. Ведь завтра воскресенье. Хорошо?
— Ну, там посмотрим, а теперь спите.
Когда я вновь открыл глаза, в комнату смотрело солнце, постель Якова Александровича стояла пустая и аккуратно застланная, в доме было тихо. Первым делом, положив голову на край подушки, я посмотрел на портреты. «Не повезло же вам!..» Поглядел на часы. Одиннадцать. Надо поскорее вставать.
Матюшкина мать, Анисья Васильевна, сказала мне, что за учителем часов в семь зашли ребята из Крекшина и они с «атаманом» отправились по грибы, а меня будить не велели. Напившись чаю, я сел на крылечко с книгой, но ни о чем толком не мог думать, кроме услышанного вчера. Наконец далеко за полдень по лесу послышалась приближающаяся перекличка детских голосов, и вскоре показался Яков Александрович в сопровождении полдюжины мальчиков. У всех лукошки были полны грибов. Простившись со своими спутниками, учитель подсел ко мне, а «мужественный старик» понес свою добычу на кухню. Потом мы пошли купаться, пообедали, а когда кончили, то без сговора в два голоса с Матюшкой начали просить «рассказать дальше».
— Что ж, если так хотите — извольте, — сказал Яков Александрович. — Только, я думаю, лучше попозже начать, а то коли придет кто — перебьет да помешает…
Но мы уверили его, что авось никто не придет, и усадили по-вчерашнему на крыльцо.
17
Детство Яшино проходило в селе Высоком в известном нам доме, рядом с дедом, бабушкой и матерью. Об отце мальчик знал только, что был он молодой офицер да убит на Кавказе. Но Яша никогда его не видел и не думал о нем много.