Старосветские убийцы
Шрифт:
— Вам-то не все равно? Вот, — берговский управляющий показал на Рухнова, — кредитор сидит. Ваша-то деревенька и сотой части заклада не стоит, имение не выкупите!
— Кушать подано! — В трофейную с полотенцем на рукаве величественно вошел дворецкий.
«Через три часа после наступления темноты, — вспомнил Тоннер. — Значит, в десять! После ужина буду говорить с Киросировым».
Следом за дворецким в комнату ворвался Гришка:
— Нет нигде Савелия, всю усадьбы прошерстил.
— А ты про гаплык точно слышал? — повернулся к Ерофею Киросиров.
— Точно, — подтвердил Ерофей. — Он еще сказал, как пойдет на покой, за меня слово замолвит, чтобы старшим конюхом поставили. Мол, ему тут все обязаны…
— Не ты ли, Петушков, Савелию обязан? Господа, это он всех отравил! — сделал вывод Павел Игнатьевич и снова ринулся на Петушкова. Но тот опять продемонстрировал завидную технику: чуть отступил в сторону и выставил ногу, о которую противник споткнулся и с грохотом рухнул на пол. Петушков немедля уселся на лежачего и схватил его в оттяжку за волосы.
— Я свою кровинушку отравил? Которая меня из нищеты вызволила?
Павел Игнатьевич от боли ответить не мог, только выл.
— Да как язык твой поганый повернулся! — не мог успокоиться Петушков.
Киросиров, в обязанности которого входило недопущение мордобоя на вверенной территории, принялся разнимать дерущихся.
Петушков слез с Павла Игнатьевича. Тот немного полежал, потом, кряхтя, поднялся.
— Попадешься ты мне, крыса сухопутная, — прошипел он Петушкову.
Чтобы драка не разгорелась вновь, урядник напомнил:
— Господа! Ужинать звали! Пойдемте скорее. И вы откушайте с нами, Павел Игнатьевич.
Тот отряхнулся и грубо ответил:
— Нет уж, ешьте сами! В рот тут ничего не возьму, еще и мне отраву подсыплете! — Взглянув на глупо улыбавшегося Ерошку, Павел Игнатьевич злобно крикнул: — Чего скалишься? Глашку обрюхатил, теперь за Мари взялся…
Вновь переводивший Роосу Угаров смолчал, не желая расстраивать горничную! Симпатичный кучер давно ей нравился, а сегодня оказалось, что и она ему! Девушка хорошела на глазах, словно распускавшийся цветок под лучами солнца. Жаль, нет Тучина! Только он с его легким штрихом мог бы это запечатлеть!
За год стажировки в Италии Денис понял, что он сам — всего лишь неплохой рисовальщик. Нет в нем той искры таланта, что разгоралась в Тучине! Желание стать художником угасло. Зачем рисовать, заранее зная, что портреты, баталии и натюрморты плохи? Зная заранее, что Тучин нарисует в сотню, тысячу раз лучше? Денис молод, еще успеет найти занятие, в котором достигнет истинных высот! Но окончательно расстаться с живописью мешала ответственность перед Владимиром Алексеевичем Тучиным, вложившим душу и немалые средства в обучение.
Митя грубо оборвал Павла Игнатьевича:
— Глашка? Дочь Савелия? Она от Антона Альбертыча понесла! При чем тут ваш кучер?
Все посмотрели на Глазьева, пришедшего доложить о состоянии здоровья подопечной. Антон Альбертович густо покраснел, опустил маленькие глазки и сказал невпопад:
— А что? Доктора тоже люди!
Павел Игнатьевич сухо со всеми раскланялся и в сопровождении влюбленной парочки отбыл, остальные направились в столовую. Тоннер задержался в трофейной — Денис Угаров пожаловался на печень, попросил осмотреть.
— Не пьянея, значит, пьете? А печень не обманешь. Укладывайтесь на диван. — Доктор засучил рукава, намереваясь пропальпировать больной орган.
— Да не болит у меня ничего, — неожиданно сказал юноша. — Мне поговорить с вами надо.
— Слушаю. — Доктор медленно опустил рукава.
— Как вы считаете, Тучин виновен в смерти Шулявского? — быстро спросил Денис.
Тоннер чуть было не сказал, что и раньше сомневался, а уж после сочинского письма и подавно. Но сдержался. Может, Тучин с Угаровым друзья только с виду, а на самом деле нет. Подставил Сашку приятель, а теперь выпытывает, поверили ли? Пусть думает, что поверили.
— Виновен, — ответил доктор.
Денис круто развернулся и пошел в столовую. Надежда на Тоннера не оправдалась, а сам разрешить загадку Угаров не мог. Слишком все запутано: портрет, сережки, ожерелье…
Кому открыться? Генералу? Хороший человек, но художников никчемными людьми считает. Терлецкий? Он уехал. Хочется верить, что за подмогой. Уряднику? Глуп как тетерев. Какой из урядника следователь? Если бы Рухнов колышки не заметил…
Рухнов! Вот кому откроюсь!
Глава двадцатая
Адъютант Николай неловко уронил нож, а когда полез за ним под стол, опрокинул стул.
— Вот чума! — воскликнул Веригин. — И зачем тебе к щам нож?
— Масло на хлеб намазать, — сонным голосом ответил адъютант.
— Да! Маслице вкусное, с чесночком. Исконная русская еда: щи, хлебушек… Вам нравится? — поинтересовался генерал у Рооса. Веригин уже выпил водки, ему хотелось поговорить.
— На мой вкус жирновато, — ответил искренне Роос, — но вкусно!
— «Вкусно», — проворчал генерал. — Привыкли, понимаешь, к протертому гороху. И это вы считаете супом?
Роос промолчал, понимая риторический характер вопроса.
— Мы, русские, таким, простите, дерьмом свиней откармливаем! А сами едим правильно. Оттого у нас народ кроткий, богобоязненный. Поест от пуза, на душе станет хорошо, и всякие глупости в голову не лезут! Знаете, откуда в Европе парламенты?
— Демократические традиции восходят к Древней Греции… — начал было Роос.
— Нет! — Генерал воздел к потолку палец. — Человеку при неправильном питании организм сигналы посылает. Если вместо щей питаться овощным бульоном с гренками, живот от голода бунтовать начинает. И человек вслед за ним: «Долой короля! Да здравствует парламент! Свобода, равенство и братство!» Менять что-то надо, а что — непонятно… Тут бы гречневой каши со свининой, да сверху рюмочку. Ты, Гришка, наливай, да не жалей. Но не жрете вы гречку! Один шпинат да артишоки! Правда, Пантелей?