Старший брат царя. Книги 3 и 4
Шрифт:
Стрельцы подъехали, сбросили на землю узлы с одеждой. Голыши принялись её разбирать. Десятник препирался с девками. Клим рассмотрел стрельцов, ни одного знакомого. Один подъехал к нему:
— А ты кто будешь?
Клим обомлел, несмотря на холод, ему сделалось жарко. По голосу он узнал царя!.. Борода и усы поседели, нос заострился, а глаза такие же, пристальные, огненные. Заставив себя сохранить спокойствие, ответил:
— Раненый воин я. Пристал к гостю, во Владимир иду.
— Где ж тебя так изуродовали?
— Татары
— Ну-ка повернись, повернись.
Клим старался держаться лжестрельцу изуродованной половиной лица. Теперь пришлось повернуться. Тот хмыкнул:
— Эк тебя изрисовали! И жив остался. Постой, постой... И тебя, видать, драли крепко! За дело?
— По молодости лет. За девку, — врал Клим, а про себя думал: «Хорошо трава высокая, а то бы ожоги заметил!» Стрельцу понравился ответ.
— Видать, хватом был. — В это время лодочник принёс одежду, Клима. Сверху лежала раскрытая заплечная сума. — Это весь твой достаток?
— И то люди добрые дали. Благодарю Бога, что жив остался.
— Моли, моли Бога. Он всемилостив, — молвил стрелец наставительно и отъехал. Клим принялся одеваться. Краем глаза заметил, что этот страшный стрелец сказал что-то десятнику. Тот сразу развернул коня. Произошла какая-то заминка. Клим понял по-своему: «Узнал!» Дух захватило. Но десятник стал приближаться к нему один. Наклонился и протянул золотой:
— Держи. За храбрость тебе. — Так всё произошло неожиданно, что Клим растерялся. Десятник засмеялся: — Обалдел, да!
— Благодарствую, десятник! Скажи, за кого Богу молиться?
Десятник, помедлив, ответил, разворачивая коня:
— Ставь свечи Иоанну Предтече.
...Лицедейство окончено. Стрельцы с посвистом ускакали. Лодки отошли, на них грянула ладная песня. Курганов истово перекрестился на восходящее солнце:
— Слава тебе, Господи! Миновало! Васятка! Ступай в камыши, вызывай.
Клим подошёл и негромко спросил его:
— Ты узнал, кто этот ряженый стрельцом, с бородкой клинышком?
— Узнал. А ты видел его раньше?
— Приходилось. Почему же ты ряженому десятнику кланялся, а не ему?
— Вспомнил кое-что. На моего земляка, он во дворец поставлял товары, так же вот навалились скоморохи. А он в одном из них узнал государя и поклонился ему в ноги. Так били моего знакомца до полусмерти — как он посмел подумать, что государь скоморошничает! А нам нужно возблагодарить Господа, что обошлось без крови. Вот только кошельков лишились. Струги починим, товар подмок — просушим. А с красным товаром в камышах переждали. Вон они...
К вечеру минули Мытищинский волок, ночевали на берегу реки Клязьмы. Ни в этот день, ни на следующий никто их не
Дальше без помех шли по течению, Клязьма быстро становилась многоводной, собирая множество лесных притоков.
Клим смотрел на берега, покрытые лесом, на селения и тихо радовался своим воспоминаниям. На этот раз он ничего не рассказывал своим спутникам. Вот от хвори лечил, как мог, и всегда удачно, даже сам удивлялся на свои способности.
9
В тот день до села Собинки не дотянули, остановились ночевать верстах в десяти. Клим, отдохнув часа два, ещё до зорьки ушёл от купца и ранним утром подошёл к селу. Прямо у околицы стоял пастух с предлинным кнутом и бабы. Обсуждали — можно ли выгонять скот, если на траве иней. Решили, что нельзя, и стали расходиться. Клим остановил старушку около ворот и попросил вынести напиться. Старушка впустила его на двор, принесла кружку парного молока и кусок хлеба:
— Ешь на здоровье, болезный. В избу не зову — народу у нас полно, только встают.
Клим с благодарностью принял приношение и, усевшись на поленницу, принялся есть. Старушка, придерживая подбородок, горестно смотрела на него, потом решилась спросить:
— Сам-то откуда?
— Издалека, сестричка. С Белого озера. Вот у Владимира святым угодникам поклонюсь и по первопутку буду к дому пробираться.
— Жена, дети ждут?
— Нет. Бобыль аз. — Чтобы предупредить поток других вопросов, спросил сам: — Тут в ваших местах бывал. Боярыня, как и прежде, жалует нашего брата?
— Принимает и теперь. Вас она жалует, а вот нас не дюже. Такая...
— Помню, боярышня тут была отменной доброты. Небось замуж вышла?
— Какой замуж! Христова невеста она. В Суздале, в монастыре.
— Да ты что! И давно?
— Порядком. Почитай, лет шесть уже. Мужик мой ещё жив был.
— И сейчас там?
— Там, в Девичьем. Прошлое лето мой старшой туда нашего боярина с боярыней возил. Видались с ней.
Клим ушам не верил! Возможно, старуха что-то напутала? Принялся уточнять:
— Она всё время в том монастыре?
— А куда ж ей деться?! Говорят, будто схиму носила.
— Схиму?! Вон дела-то какие! Нарекли-то её как?
— По-чудному как-то... Дай Бог памяти... Тарифа, кажись.
— Может, Тавифа?
— Во, во, правильно, Тавифой. — Дальше старуха принялась задавать свои вопросы: где изрубили, почему не женат, кто родители. Клим терпеливо отвечал, потом, поблагодарив ещё раз старушку, ушёл.
Он узнал всё, что его интересовало, — Таисия в монастыре. Однако что это за схима? Шесть лет монашества? Тогда, два года назад, и Фёдор говорил, и теперь загадка. Он не решился расспрашивать других, по селу мог пойти слух — какой-то урод интересовался боярышней. Значит, нужно идти в Суздаль.