Старший брат царя. Книги 3 и 4

Кондратьев Николай Васильевич

В этот день и на следующий отряды опричного войска занимали постоялые дворы, монастыри, посёлки вокруг Пскова, перекрыв все дороги. А ещё раньше из Старой Руссы, Холма и Великих Лук царёвы войска и ополченцы двинулись в города и сёла по старой границе с Ливонией — воеводы не хотели никаких неожиданностей, до них тоже дошли слухи о рейтарах литовских. И, несмотря на такие грозные приготовления, поступали известия, что малым отрядам опричников и воям нельзя стало выезжать даже за околицу — нападали лесовики. Опричники мстили крестьянам: если на дороге встречали одного или несколько мужиков, тут же устраивали резню. Это вроде войны государевых людей с мужиками, от которой росли ватаги разбойников.

Вяземский

выбрал для временного стана государя монастырь святого Николая на окраине Пскова. В субботу второй седмицы Великого поста в конце дня сюда чёрным вихрем примчался Иван. Пара чёрных коней цугом без усилий мчала возок царя. Спереди и позади его сопровождали по сотне опричников в чёрном одеянии схимников. Во дворе монастыря возок замер, схимники-опричники помогли царю. Он был одет так же, как и сопровождающие его. Монахи повалились на колени, настоятель дрожащею рукой благословил прибывшего и свиту его. Иван благословение принял, перекрестился, но крест целовать не стал, а быстро проследовал за Вяземским в покои настоятеля. Опричников размещали по кельям и в монастырских службах. Монахи чёрной стайкой потянулись в храм на всенощное бдение. Вскоре к ним присоединился и настоятель, которому пояснили, что государю он не надобен, достаточно келаря. Кто-то услужливо пояснил, что государь не в духе.

У Ивана было основание сердиться. Прежде всего, он устал. Три дня мчались сломя голову по семьдесят-восемьдесят вёрст в день. Верно, он сам пожелал добраться до Пскова быстрее. Но сколько нерадивости! Знают, что следует государь, и не выровняли колею! Надо припомнить, кто в ответе... Но гораздо хуже другое: ему донесли, что убили Изверга! Не взяли у него местных вражин, некого сегодня расспросить... Эх, Афанасий, Афанасий! Зажирел ты, брат!

Тяжёлые мысли одолевали, всё раздражало его. Запустил братиной с квасом в Фёдора, который, поднося квас, пригласил государя в баню. Но минуту спустя одумался и поднял глаза, а друг Федя, облитый квасом, стоит у двери, поникнув головой, от кваса не утёрся, вертит в руках пойманную братину. Усмехнулся государь и молвил:

— Пошли!

Баня затянулась. Туда принесли еду, питьё. Государь, распаренный, разомлевший, изволил задремать. Где-то за полночь за ним пришли люди, чтобы отнести в настоятельские покои. Но царь, достаточно отдохнувший, решил идти самостоятельно. Выйдя из бани, он остановился — морозный воздух гудел от далёкого торжественного благовеста всех храмов Пскова. Он встревоженно спросил:

— Что это?!

Приспешники не знали. Послали в храм за настоятелем. Иван сидел в кровати, когда тот появился в облачении, запыхавшийся и побледневший. Иван возмутился:

— Почему в облачении?!

— Служу всенощную, государь...

— По какому празднику? Почему в городе трезвон?!

Настоятель объяснял дрожащим голосом, теребя пальцами непослушный нагрудный крест:

— Государь, нам ведомо, сколь велик твой гнев на нас, грешных, но не знаем своей вины. По воле прихожан сей час открыты все храмы Господни, чтоб дать народу в последнюю ночь обратиться к Всевышнему с горестной прось...

— Хватит! А почему твои колокола молчат?

— Боюсь потревожить твою милость.

— Ступай служи... Боярина Алексея ко мне.

— Я тут, государь.

— Возьми сотню, отправь по церквам и доложишь. Буду спать, разбуди.

Иван ещё не спал, когда часа через два вернулся Алексей Басманов и сообщил, что город не спит. Горожане, обливаясь слезами, прощаются с жизнью, мужья с жёнами, родители последний раз обнимают детей. Церкви переполнены. Прихожане припадают к святым иконам. Преклонив колени, молят Господа о смягчении гнева самодержавца...

— И ты с ними?! — прервал боярина Иван.

— Чего? — не понял Басманов.

— Размалёвываешь тут... Пошёл вон!

Иван

лёг, Фёдор Басманов укрыл его толстым пуховым одеялом, сам прикорнул на лавке, покрытой шубой. Царь не уснул. Его много ночей мучила бессонница. Он погружался в состояние, граничное между сном и явью. Перед ним проходили вереницы замученных людей. Одни низко кланялись ему, другие грозили кулаками. Он обращался к Богу: «Правы ли деяния мои, Господи?» Не получив ответа, решал про себя: «Были бы противны ему поступки мои, он дал бы знак! А раз нет знака, значит, Богу понятны его радения!» И всё ж чудилось ему, что под перезвон колоколов шли к нему всё новые и новые мужики и бабы с детятями, кланялись, оставляли у него его детей и исчезали. А у ног его шевелилась гора детских телец...

Заутра он подьячего не вызвал — этой ночью он в пытошной не был. Тихо поднялся, накинул попавшийся полукафтан и, пав на колени, принялся молиться с обильными слезами. Проснувшийся Фёдор тихо стоял позади, боясь нарушить молитву государя.

13

В воскресенье восемнадцатого февраля выдалось яркое утро; солнце рассыпалось тысячами искр в снежинках на деревьях, крышах и по улице. Радостная игра света как-то потускнела, когда из ворот Никольского монастыря выехал царь Иоанн со свитой — верховыми отрядами схимников. Впереди два десятка. Немного поотстав, государь и его приближённые: сын и отец Басмановы, Вяземский, Скуратов и ещё пять-шесть опричных князей и бояр. За ним — отборная сотня охраны. Ехали медленно, горячие кони грызли удила, перебирали ногами, поднимая снежную пыль. Только под государем белый конь, у остальных — тёмных мастей. Всадники казались невероятно дородными: на каждом кольчуга под шубой, поверх неё — куколь схимника, однако ж без вышитого черепа на башлыке, под которым шапка — треух дорогого меха. Оружия не видно, но, стоит всаднику наклониться, сабельные ножны оттопыривают левую полу куколя. И непременная принадлежность — у луки седла приторочены собачья голова с оскаленной пастью и аккуратная метла: есть чем выгрызать и выметать крамолу!

Загадочная процессия пугала. Она чёрной тучей неотвратимо надвигалась на центр Пскова!

По совету князя Токмакова, предводителя и воеводы Пскова, все горожане у своих домов выставили столы с постными яствами. Женщины, дети держали хлеб и соль. Устрашённые люди крестились, рыдали, падали на колени... Но страшное облако уходило по улице, а люди продолжали стоять на коленях или лежать ничком на колючем снегу, не замечая холода. Никого не радовал весёлый, праздничный перезвон всех колоколен. Даже солнце, далёкое от людских тревог, вдруг потускнело и спрятало не по-зимнему яркие лучи за серыми облаками, быстро набегающими с заката.

Многие псковские начальные люди и гости видели государя Иоанна Васильевича в столице на праздничных выездах, в храмах на богослужениях. Сколько тогда серебра-золота, редких мехов и драгоценных камней было на украшениях государя! И сам он выглядел взлетающим орлом. А глаза — метали молнии! Хоть и страшен был его взгляд, но привлекало лицо его, порозовевшее то ль от мороза, то ль от возбуждения. Борода хоть и не была окладистой, но волос к волосу расчёсан, ухожена... То было, а сейчас... Ни одной блёсточки на сбруе и на одежде, везде ночь тёмная, ненастная. Лицо худое, потемневшее. А про бороду вообще доброго слова не скажешь — клинышек в несколько волосиков! А покляпость носа вон как увеличилась, клюву уподобилась, прости Господи! Вот глаза блеск сохранили, может, ярче горят! Вроде как в них огонь всеистребляющий!.. Смотрят бывалые люди на государя и не узнают его в этом схимнике. Ведь ему в этом году осенью всего сорок лет исполнилось, а перед ними старец древний! И, жалеючи себя, жалели и его!