Шрифт:
Jean-Claude Mourlevat
Mes amis devenus
Published originally under the title «Mes amis devenus» © 2016, Fleuve 'Editions, un d'epartment d’Univers Poche
Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2019
1
Кот в одеяле. Идея Жана. Ожидание парома
На пароме, курсирующем между Ле-Конке и островом Уэссан, было от силы два десятка пассажиров, и большинство, несмотря на хорошую погоду, дремали в каютах. Была суббота, середина дня. Я стоял у борта и смотрел на спокойное, поблескивающее под октябрьским солнцем море. Поездка на остров, пусть короткая, наполняла меня ощущением легкости – наверное, потому, что я – дитя суши и в шуме корабельного мотора, дыхании морского ветра и криках чаек мне чудится настоящая экзотика и обещание свободы. Судя по равнодушию, с каким остальные пассажиры воспринимали путешествие, на этом пароме я был единственным, кто не жил постоянно на острове.
В порту Стиффа я сел в такси
Его обшарпанный домишко был кое-как выкрашен зелеными, красными и желтыми полосами, причем давно – краска успела облупиться. «Следуйте за провожатым!» – бросил он мне, и я понял, что это дежурная шутка, какой он встречает всех вновь прибывших. Он толкнул скособоченную калитку, и мы пошли через его двор, заваленный железным ломом и всякой рухлядью: мотками полуистлевшей веревки, резиновыми шлангами всех диаметров, кубометрами досок.
– Парижане? – спросил он, и я не стал его разубеждать, хотя никто из нас пятерых не ехал из Парижа.
– Для чего вам все это? – в свою очередь поинтересовался я, показав на груды хлама.
– А, это… – Он неопределенно взмахнул длинной рукой, тут же снова ее уронив. Он шагал впереди, и ветер доносил до меня запах пота и давно не мытого тела.
– Это вы, что ль, писатель? – опять спросил он.
Догадаться, какой смысл он вкладывает в слово «писатель», было невозможно, и не факт, что уважительный – тем же самым тоном он мог бы сказать: «Все дурака валяете?» Я не стал уточнять и просто кивнул.
Таксист, дожидавшийся у калитки, отвез меня вместе с чемоданом за двести метров дальше, к дому, в котором нам предстояло провести вместе пять дней. Нам, то есть Жану, Лурсу, Люс, Маре и мне.
Я снял его через интернет на сайте местной туристической конторы. При ближайшем рассмотрении дом всеми силами старался походить на собственное фото на сайте, словно пытался убедить меня: все по-честному, никакого мошенничества. Это ему в полной мере удалось. Беленые стены, синие ставни, облака над крышей. Пять спален: две на первом этаже, три на втором. Две ванные комнаты: одна внизу, другая наверху. Я выбирал дом средней ценовой категории, поскольку понятия не имел о финансовом положении своих друзей, в первую очередь Люс.
Внутри дом был обставлен не очень новой и скорее дешевой мебелью, зато было чисто. Гостиную отделяла от кухни стойка темного дерева, довольно высокая, рядом с которой стояло четыре табурета; на одном из них красовалась огромная гипсовая пепельница в виде жабы. Диван и три кресла выглядели уродливо, но оказались вполне удобными. Я решил, что именно здесь мы будем сидеть, пить, курить (мы с Жаном не курим, но остальные?) и разговаривать. Где сядет Мара? Во что она будет одета? Какую спальню займет? При мыслях о ней у меня защемило под ложечкой, и я с иронией подумал: неужели я никогда не излечусь?
Идею собрать нас всех родил Жан. Он позвонил мне в июне – в то грустное утро, когда я похоронил своего кота.
Нам говорили, что кошки живут не дольше пятнадцати лет, но наш дожил до восемнадцати – исключительный случай. Конечно, летом он больше не притаскивал нам лесных мышей, птиц и ящериц, но в принципе держался очень даже неплохо. В последние дни он ничего не ел; если нам удавалось заставить его проглотить ложку отварной рыбы, без костей и размятой в пюре, его тут же рвало. Он отощал так, что выпирали ребра. Потом его начало трясти, и он замяукал – хотя вообще почти никогда не мяукал, – и мы поняли, что он страдает: от боли или от сознания близкой смерти. Смотреть на это было невыносимо; я позвонил в ветлечебницу и записался на то же утро. Он охотно позволил взять себя на руки – он мне доверял. Я завернул его в старое одеяло. Переноску я даже не стал с собой брать, зная, что он никуда не убежит. Медсестра – молодая женщина в лиловом фартуке – встретила меня с деликатной торжественностью, достойной похоронного бюро; видимо, ее предупредили. Она отозвала меня в сторонку, предложила сесть и спросила, не жалею ли я о своем решении. Я ответил, что очень жалею, но мы с женой убеждены, что так будет лучше. Она быстро осмотрела кота, по-прежнему лежавшего у меня на коленях, и по его печальному состоянию сделала вывод, что мы приняли верное решение. Хочу ли я присутствовать при процедуре? Ему сделают два укола: первый его усыпит, второй, летальный, позволит покинуть этот мир. Я ответил, что подожду в приемной. Пять минут спустя она вернулась, неся на руках нашего мертвого кота, завернутого в одеяло. Увидев у меня на глазах подступающие слезы, она сказала: «Да, к ним привязываешься, как к детям…» Я кивнул, оплатил счет и поехал домой.
Я вырыл яму в дальнем углу сада, и около полудня мы его похоронили. Жена смеялась и плакала одновременно. За восемнадцать лет, заметила она, он не сказал нам ни единого слова. Ей будет очень его не хватать, особенно по вечерам, когда она дома одна. Днем она позвонила детям и сообщила им печальную весть. Они расстроились.
Я как раз убирал в сарай лопату, когда у меня зазвонил мобильный. Звонил Жан со своим странным предложением. Он говорил с таким воодушевлением, что я не смог отказаться. «Снимем где-нибудь домик, дня на три-четыре, и каждый приедет один. Без супругов. Погуляем. Сходим в хороший ресторан. Что ты об этом думаешь?» Сначала я спросил, почему без супругов, и он ответил, что нам и так будет о чем поговорить, все-таки не виделись… Сколько же лет мы не виделись? Ого, больше сорока. Он думал, что так мы будем чувствовать себя свободнее. Но почему именно сейчас? Какая муха его укусила? Никакая. Он ни одной мухе не позволит себя кусать. Просто вдруг захотелось. Я возразил, что это может оказаться не так уж весело, и вообще я не большой любитель сентиментальных вечеров встреч и всяких там «а помнишь, как?…» Я, как, впрочем, и он, всегда всеми хитростями избегал сборищ бывших одноклассников, считая их парадом уродов, и намерен помереть, не меняя веры. Раз в десять лет смотреть на одни и те же рожи, отмечая, у кого еще отрос живот, расширилась лысина, появились красные прожилки, кто надел очки, а кто явился со слуховым аппаратом, и понимать, что сам наверняка выглядишь не лучше, – нет уж, спасибо. Мы двое, то есть Жан и я, нисколько не постарели, во всяком случае душой, и не утратили чувства юмора, но трое остальных? Откуда нам знать, во что они превратились? Он в ответ только засмеялся и сказал, что Лурс работает кинезитерапевтом, а Люс снимает документальное кино, что звучит совсем недурно, правда? Я не понял, что он имеет в виду. Разве профессия кинезитерапевта или кинодокументалиста может служить гарантией высоких человеческих качеств? Он ответил, что люди не меняются, но, поскольку я продолжал упираться, пустил в ход секретное оружие:
– Неужели тебе не хочется увидеться с Марой?
Жан взял на себя труд связаться с Лурсом и Марой и в тот же вечер передал мне их ответ: оба нашли идею восхитительной и согласились приехать. С этого момента затея перестала казаться мне такой уж дурацкой, и я даже попытался дозвониться до Люс. Ее номер я нашел в справочнике департамента Юра, где она значилась под девичьей фамилией – Люс Маллар. Целую неделю никто не подходил к телефону, но потом я все же дозвонился. Люс извинилась – она только что вернулась домой из командировки. Мы не разговаривали сорок лет, но ее голос ничуть не изменился и был все таким же молодым и решительным. «Сильвер! Поверить не могу! Как здорово, что ты позвонил! Ты хоть знаешь, что я часто о тебе думаю? Постоянно вспоминаю то утро, когда мы все вместе отправились путешествовать автостопом. Ты не забыл? Господи, у меня прямо слезы на глаза навернулись…» Я сказал, что тоже часто думал о ней. Я не лгал. Предложение Жана удивительным образом ее взволновало. Она несколько раз повторила, что это грандиозная, да-да, грандиозная идея. С общего согласия мы обошли молчанием вопросы, касавшиеся ее и моей личной жизни, которые интересовали нас больше всего. Оставили их до того времени, когда увидимся. Перед тем как повесить трубку, она все же спросила: «Ты еще играешь на гитаре?» Я не брал в руки гитару с тех пор, как мне исполнилось двадцать два года, и мне стало ясно, что нам предстоит узнать друг о друге очень много нового – так много, что мне и не снилось.
Остров Уэссан выбрал я. Дата – начало октября – всех устроила. Я прибыл на место чуть раньше, чтобы получить ключи и подготовить дом к появлению остальных. Они договорились, что приедут одним паромом, в воскресенье, то есть назавтра. Я буду встречать их на пристани в 18:10.
Из окон каждой комнаты на втором этаже открывался вид на океан. Но я устроился в спальне на первом – самой маленькой и темной из двух – и свои вещи отнес туда. Меня грела мысль, что ребята оценят мое благородство. В гараже нашлось три велосипеда в рабочем состоянии, надо было только подкачать шины. Оседлав самый из них приличный, я покатил в Ламполь – небольшой городок по соседству. На улице уже стемнело, и тихий шорох динамо-втулки на колесе приятно грел мне ухо. Я поужинал в первой попавшейся блинной, где был единственным посетителем. Я ждал, пока меня обслужат, и думал о своих четырех друзьях; о тех немногих годах, которые мы провели вместе, – это было давно, но они навсегда сохранились в моей памяти. С собой я прихватил детектив, но он так и остался лежать нераскрытым возле моей тарелки. Закладка манила меня: ну, давай же, читай, но я уже перенесся в другое место и другое время, и единственный сюжет, занимавший меня в ту минуту, был сюжет о нас – история Жана, Мары, Лурса и Люс. И моя собственная.
Перспектива вскоре увидеть их всех чудесным образом оживила мою память. Хозяйка заведения, должно быть, приняла меня за чокнутого – я сидел с отсутствующим видом, глядя в одну точку. А может, она решила, что я кого-то убил и сейчас воскрешаю в воображении картину преступления. Или что я намерен покончить с собой, и это мой последний в жизни блинчик (интересно, она по этому случаю положит мне побольше начинки?) – во всяком случае, со мной явно что-то не так. «Вам нехорошо, месье?» – обеспокоенно спросила она. «Все нормально», – успокоил я ее. Со мной и правда все было в полном порядке, просто меня затопило воспоминаниями. Открылась какая-то брешь, и в нее хлынуло прошлое. Это продолжалось, пока я ел, пока ехал обратно на велосипеде, пока сидел в тишине на диване, закутавшись в плед и изучая рисунок обоев. Это продолжалось всю ночь, которую я провел в полусне.