Старые истории (сборник)
Шрифт:
– Вот бы вас ремнем вдоль спины, лежебоков, - ворчал Николай Иванович, проходя мимо Севки.
Тот лениво, прищуркой, как кот, косил глаза на председателя.
– Брякин здесь?
– В конторе, - отозвался Севка и снова блаженно прикрыл глаза.
Брякина Николай Иванович встретил в прихожей.
– Ну, всех разогнал?
– Всех!
– Брякин, заместитель председателя, рослый чернобровый молодец в белой рубашке с отложным воротничком, крепко тиснул Николаю Ивановичу руку.
– Машины где?
–
– А Васяткин?
– В гараже стоит.
– Стервец! Изувечил машину в горячую пору.
– Зато Федюшкин на его колесах уехал. Так на так выходит. Все равно резины нет...
– Вам все равно... Лишь бы не работать. Лежебоки! А этим что надо?
– спросил Николай Иванович, кивнув на старика и девушку, стоявших за спиной Брякина.
– Чай, знакомы? По твою душу... На торги пришли. Я в таких делах не контиментин.
– Ишь ты, какой образованный!
Брякин блеснул яркими, как перламутровые пуговицы, зубами и растворил дверь председательского кабинета:
– Принимайте, Николай Иванович. А я в поле поехал.
– Давай! А вы в кабинет проходите!
Николай Иванович пропустил впереди себя старика и девушку, притворил дверь. Старик - дядя Петра, по прозвищу Колчак, худой и нескладный, с красным, как у гуся, шишковатым носом, был известен на все село своим упрямством. Он давно уж сидел у Николая Ивановича в печенках. А эта коротко стриженная девица в клетчатых штанах приехала из музея собирать по избам всякий хлам. Но чего им надо от него, председателя? Николай Иванович посадил их на клеенчатый диван, а сам уселся за свой обширный двухтумбовый стол и закурил.
– Чем порадуете нас?
– спросил наконец председатель.
– Я насчет закупок экспонатов для музея, - подалась вперед девица в штанах.
– Если вы обеспечите нас зерном, может, и столкуемся тогда с гражданином.
– Ты что-нибудь продаешь, дядя Петра?
– спросил Николай Иванович.
Дядя Петра крякнул и сурово поглядел на девушку.
– Мы отобрали у него кое-что из деревенского инвентаря. Вот список, - девица протянула листок бумаги Николаю Ивановичу.
– Как то есть отобрали?
– дядя Петра вытянул свою длинную сухую шею, как пробудившийся гусак, и потянулся за бумажкой.
– У вас таких правов нету, чтоб струмент отбирать.
– Да вы не так меня поняли, - удержала его за руку девица.
– Это мы для себя отобрали.
– Для себя... Для вас его никто не припас. Ишь, на дармовщину-то все вы охочи. Отдай бумагу!
– Ты что, дядя Петра? Законов не знаешь? Если ты не согласен, никто у тебя ничего не отберет, - сказал Николай Иванович.
– Знаю я ваши законы! На дармовщину все охочи. Давай, давай!
– Не даром, а по себестоимости возьмем, - остановила опять его девица.
– Это по какой еще сабестоимости?
–
– Ну, что стоят.
– Что стоит, я проставил. Хотите, берите, хотите, нет.
– Но ведь это нереально! Товарищ председатель, убедите его.
Николай Иванович развернул тетрадный листок. Там было нацарапано кривыми буквами нечто вроде прейскуранта:
борона - два пуда пашеницы
стан - девять пудов
подножка к стану - два пуда
воробы - два пуда
скальница - один пуд
прялка - пять пудов
дуплянка - два пуда
цеп с калдаей - один пуд
горобок - один пуд.
– Двадцать пять пудов пшеницы! Ты что, дядя Петра, белены объелся?
– сказал председатель.
– Небось с меня всю жизнь налоги брали. Я этой пашеницы поотвозил в город и днем и ночей. Кабы ссыпать все в кучу, выше горы Арарат будет. А мне заплатить за мой же струмент нельзя. Белены объелся!
– Но ведь у музея нет же пшеницы!
– взмолилась девица.
– У музея нет - зато в колхозе найдется.
– Погоди, дядя Петра, погоди! Уж коли ладиться, так по всем правилам. Вы ему сколько даете?
– спросил Николай Иванович девицу.
– Двадцать рублей можем заплатить.
– На деньги я не согласный.
– Хорошо! Колхоз заплатит тебе за все десять пудов. Согласен?
– сказал Николай Иванович.
– Не согласный.
– Ай какой же вы канительный!
– девица покачала головой.
– Вот у вас записана дуплянка. И просите вы за нее два пуда?
– Ну?
– А ведь она старая и без крестовины.
– Зато она липовая... Не токмо что на телеге, под мышкой унесешь куда хочешь... вместе с пчелами. Ставь хоть посередь леса, хоть на поле. А крестовину срубить - плевое дело.
– Дед, у нас в музее и пчел-то нет!
– крикнула девица.
Дядя Петра подозрительно посмотрел на нее:
– Тогда зачем же вы дуплянку торгуете?
– На обозрение выставим.
Дядя Петра опять часто заморгал и уставился вопросительно на председателя:
– Какое это еще обозрение? Протокол составлять будут, что ли?
– А тебе не все равно, куда выставят твой хлам?
– Какой это хлам?
– насупился дядя Петра.
– У меня стан кляновый. А челнок из красного дерева. Еще век проткет.
– Ага, так в городе и ждут твой стан. А то там портки не на чем ткать, - усмехнулся Николай Иванович.
– Ты вот стан продаешь, а за подножку к нему отдельно просишь два пуда. Это ж нечестно!
– Дак я же сам покупал все по отдельности. В двадцать втором годе заплатил за стан десять мер проса, а за подножку сорок аршин холста отвалил... А за воробамя в Сапожок ездил.
– Ну, кончай канитель, дядя Петра! Бери десять пудов, а не хочешь - скатертью дорога. У меня тут и без тебя забот полон рот.