Стать человеком
Шрифт:
— Тогда скомандуй, где остановиться.
Жока на миг задумалась, а затем сказала:
— Поехали на проспект Пашарети, а по дороге где-нибудь выйдем.
Машина остановилась на площади Хидас. Миклош подписал водителю путевой лист и, попрощавшись с ним, взял Жоку под руку и повел по улице, которая в этом месте слегка поднималась в гору. Солнце уже скрылось, окрасив горизонт багрянцем. Стало чуть холоднее, снег хрустел под ногами. Девушка шла с задумчивым видом, глядя себе под ноги. В углублениях, остававшихся после нее, тускло поблескивала вода.
— Ты, случайно, не знаешь кого-нибудь, кто сдает комнату? — спросила вдруг она.
Миклош остановился:
— Не делай глупостей, Жока!
— Я вполне серьезно. За эти дни я все хорошо обдумала и решила, что после похорон обязательно уйду из дома.
— Но почему?
— Не хочу больше там оставаться. Не могу простить отца, а жить вместе и мучить друг друга бессмысленно.
— Чего же ты не можешь простить ему?
— Смерти матери. Это он толкнул ее на самоубийство...
Они медленно пошли по скользкому тротуару.
— Жока, пойми меня правильно, я не собираюсь вмешиваться в ваши семейные дела, но очень прошу тебя подумать, прежде чем что-то предпринять. И не будь так несправедлива по отношению к отцу...
— Я все хорошо обдумала, а по отношению к отцу я справедлива.
— Как в таком случае следует понимать твои слова, будто именно отец толкнул мать на самоубийство? Не сердись, Жока, но я в это не верю. Подожди, не перебивай меня, пожалуйста. — Произнося эти слова, он обнял девушку за талию. — Я, конечно, плохо знаю твоего отца, но все равно не могу поверить, чтобы он своим поведением довел мать до самоубийства. Часто мы слишком торопимся найти козла отпущения и обвинить его во всех тяжких грехах. Ты слушаешь меня?
— Слушаю.
— Лично я не представляю такой ситуации, когда бы у человека не было иного выхода, кроме самоубийства. Не верю я, что твоя мать попала именно в такое положение, тем более что у нее было все.
— А унижения?
— Не шути, Жока. Ты, к примеру, позволишь, чтобы тебя кто-то постоянно унижал? Унизить можно только того человека, который позволяет себя унижать. Но если даже допустить такую возможность, то разве самоубийство — единственный способ избавления? Ну, уж ты меня прости! Я не собираюсь говорить плохо о твоей матери, однако...
— Ты ничего не знаешь, а берешься судить...
— Хорошо, я ничего больше не скажу. Можешь уезжать от отца. Кое-кто, наверное, начнет восхищаться: вот, мол, какая дочка у Варьяша, смелая и отчаянная... Но на какие средства ты собираешься жить? За самую паршивую комнатенку придется платить не меньше трехсот форинтов в месяц, а ведь помимо этого нужны деньги на одежду, на питание... А? А каков твой месячный доход? Уж не думаешь ли ты, что отец станет выплачивать тебе ежемесячное пособие за то, что ты с ним порвала? Да и зачем ему снимать для тебя комнату, когда у него имеется великолепная вилла с роскошной обстановкой? Прежде чем совершить необдуманный шаг, хорошенько все взвесь.
Жока слушала Миклоша не перебивая. Каждое сказанное им слово было правдой. Только сейчас, выслушав его доводы, она поняла, насколько беспомощна. Если она порвет отношения с отцом, то вынуждена будет вести совсем иную жизнь. «Миклош безусловно прав, — думала она. — Если я уйду из дома, мне придется оставить не только отца, но и учебу в университете. Нужно будет немедленно устраиваться на работу, чтобы хоть как-то существовать. А ведь я вовсе не собираюсь оставлять учебу...»
— Ты, конечно, прав, — согласилась Жока. — Волей-неволей приходится идти на компромисс. Ведь я полностью завишу от отца...
— Я бы мог посоветовать тебе выйти замуж, но замужество — это тоже своего рода зависимость. По крайней мере, до тех пор, пока ты учишься и не являешься самостоятельным человеком. Советую тебе просто поговорить с отцом.
В этот момент они свернули на улицу Орша и в лицо им подул холодный ветер. Жока почувствовала, что начинает мерзнуть, и теснее прижалась к Миклошу. Дойдя до угла улицы Феньвеш, они остановились. Жока думала о том, как не хочется идти домой. Надо будет разговаривать с отцом и дедом, а о чем? Дедушка Шпитцер для нее совершенно чужой человек, с ним, собственно, и говорить-то трудно: старик изрядно подзабыл венгерский, да и общей темы для разговора у них нет.
— Скажи, Миклош, ты бы мог жить за границей?
Этот вопрос очень удивил Лонтаи, к тому же он был задан так неожиданно.
— Не знаю, я над этим никогда не задумывался.
— Сколько лет ты прожил в Москве, пока учился в военной академии?
— Четыре года, но так и не смог привыкнуть. Правда, мы были очень заняты учебой...
— А вот мой дедушка как в сорок пятом уехал во Францию, так с тех пор ни разу на родине и не был. Он, видимо, уже привык к тамошней жизни... Ты не зайдешь к нам? Я приготовлю кофе или чай. Мне бы хотелось, чтобы ты зашел...
— А я не буду мешать вам?
— Мне ты не помешаешь.
— Тогда согласен.
Девушка открыла калитку и взяла офицера под руку:
— Пошли... Не знаю почему, но мне очень хорошо оттого, что ты рядом...
Дьерди удивленно воззрилась на юношу. Из прихожей следом за ней на лестничную клетку вырвался поток теплого воздуха.
— Ну входи же, входи!
А Эндре, словно зачарованный, стоял на пороге и разглядывал черноволосую девушку. Когда они встречались в последний раз, у Дьерди были светлые волосы.
— Ну, что с тобой? — рассмеялась она. — Ты что, остолбенел? — Эндре переступил наконец порог, и только тогда Дьерди вспомнила, что он зашел к ней после похорон. Ей стало немного неловко, и она сказала: — Извини меня, пожалуйста, чуть было не забыла, что ты с похорон. Снимай шинель.
Из комнаты доносилась громкая танцевальная музыка. Эндре вдруг перестал раздеваться и спросил:
— У тебя гости?
— Бланка со своим кавалером. Родители уехали отдыхать в Татры, вернутся только завтра. Ну, снимай же свою шинель!